Лазарь Плескачевский - За Кубанью [Роман]

— Это не женское дело…

— Ты забываешь… — Дарихан вот-вот расплачется. — Ты забываешь… Ты не спрашивал, как мы тут жили без тебя.

Будто острием косы задело. Разве не о них он думал, когда поднимался в атаку на белогвардейскую свору? Не спрашивал… Разве сам не понимал? Разве не собирается он сейчас искупить вину перед ними, освободить их от тяжелого труда?

— Такое время, — не сдается Дарихан. — Все женщины будут в поле. Ты хочешь, чтобы люди думали, будто мы белоручки?

Ильяс в сердцах швыряет брусок и поднимается: черт побери, с ней не договоришься!

— Покончим с хлебом за три дня! — кричит он. — А потом?

— А потом поможем жене Нуха: Куляц никак не придет в себя. Да и Умар нуждается в помощи, его старшенькой еще и двенадцати нет. И Гучипсу хорошо бы помочь. Если бы не они… — Дарихан опускает глаза. Конечно, этого не следовало говорить, но если Ильяс что-то позабыл, то уж лучше напомнить.

Ильяс тяжело опускается на скамью. Дарихан подает ему брусок. Какая она тоненькая, его жена. Совсем как девочка.

Чирк-чирк — продолжает брусок свою въедливую песню.

«Хорошо бы получить землю рядом с Умаром, Гучипсом и Нухом… Ну в общем, с его семьей. Тогда бы мы всегда помогали Куляц». Так думает Ильяс. А что, Совет обязан учесть, ведь Нух погиб на посту. Ильяс подсмотрел недавно: мальчишки играли в войну и передрались — каждому хотелось быть Нухом. Надо будет поговорить о переделе с Умаром.

А вот и он сам.

Дарихан оставляет мужчин. Впрочем, она свое дело сделала, теперь можно помочь матери на кухне, завтра не до того будет.

Умар достает из кармана нож с круглой деревянной ручкой, кривым лезвием поднимает с земли щепку и начинает строгать ее. Щепка становится круглой и тонкой, как вязальная спица. Нож, лязгнув, захлопывается.

— Вчера в соседнем ауле убили коммуниста, — с трудом выговаривает Умар. — Днем потребовал, чтобы землю поделили, ночью нашли с пулей в сердце.

Ильяс пробует косу на ноготь — хоть брейся.

— Возле Горячего ключа, — продолжает Умар, — почту ограбили, все дотла сожгли.

— Откуда у тебя эти новости? — наконец открывает рот Ильяс.

— Еще не все. В станице пропала учительница, рассказывала о ленинском земельном декрете. Говорят, утащили в лес и там издеваются.

Ильяс относит косу в сарай и возвращается.

— А сведения у меня самые достоверные, — уверяет Умар. — Ночью к Нурбию заскочил его сынок Аюб. Парня лихорадка трясет, а уйти боится. Чуть что — пуля в рот.

— Аюб трусишка, — качает головой Ильяс.

— Неужели жизнь тебя еще не научила? У нас один выход! — Умар начинает горячиться. — Надо браться за оружие.

— Создавать свою банду? — грустно шутит Ильяс. Он прекрасно понимает, что без своего отряда не обойтись, но что-то в душе противится этому. Хочется сперва убрать хлеб. Ведь отряд — это бой, а в бою всякое бывает. Вот и хорошо бы сперва хлеб убрать.

Но Умару не до шуток.

— Мне все равно, как нас назовут, — упрямо твердит он. — Пусть это будет красная банда, если хочешь. Мы дадим отпор всем, кто сунется в аул, кто против новой власти, против передела земли.

— А как на это посмотрит власть?

— Салех? — Вдоль шрама на лице Умара возникает бордовая каемка, — Я этого Салеха не признавал и признавать не собираюсь. Когда мы создадим отряд, он поймет, где власть. Он говорит, будто начальники в Екатеринодаре не разрешают создавать в аулах отряды. Черкесам, мол, нельзя доверять оружие. А мы сами себе доверим!

— Он и мне это говорил. Но у нас другого выхода нет. Вот уберем хлеб и возьмемся. Мы завтра начинаем косить. Нана говорит, пойдут дожди.

Умар вздыхает: только дождей ему не хватало.

— Через пару деньков мои женщины подсобят тебе…

— Надо сперва у Куляц… — возражает Умар. — Пожалуй, и я завтра начну. Вот что, Ильяс… — Умар мнется. — Думаю, нам нельзя оставлять хлеб в поле без присмотра, лучше ночевать там. Что-то наши кулаки очень оживились.

— Снопы надо свозить домой, — предлагает Ильяс. — Все лето в поле не проведешь.

— Ладно, — соглашается Умар. — А потом соберем собрание и выберем людей в отряд. Пусть Салех попробует перечить всему аулу.

В этот вечер аул ложится спать рано — многие решили утром начать жатву. Но просыпается первым Ильяс. Еще не совсем рассвело, а он на ногах. Спал ли? Выводит из конюшни лошадей, поит их, дает сено, укладывает на повозку разную мелочь. Незаметно небо начинает бледнеть. Просыпаются птицы. Они пока еще щебечут в гнездах — видимо, рассказывают друг дружке сны.

Жаль Ильясу будить Дарихан и детей, он медленно прогуливается по двору. Но Дарихан будить не нужно, она уже тут как тут. Через минуту весело шумит в плите пламя.

А вот и вся орава, спит только маленькая Зейнаб. Так ее и увозят спящей. Не просыпается она и в поле. Ильяс втыкает между досками повозки кнут и устраивает нечто похожее на навес: теперь малютку не потревожат и первые лучи солнца.

Четверо с серпами начинают. Ильясу не приходилось видеть свою семью на жатве: в эту лямку жена и дети втянулись без него. Ловко орудуют. Но любоваться некогда. Обойдя участок, он делает поперек первый прокос. Немного зудит левое плечо, ноет простреленная нога… Но скоро все забывается — перед глазами только сочная прозелень стеблей.

После обеда наплывают тучи, и женщины начинают споро вязать снопы. Ильяс продолжает косить. Все облегченно вздыхают, когда гроза проходит стороной.

На пшенице Салеха — ни души. У него сноповязалка и десяток лошадей, можно не волноваться.

К концу третьего дня весь хлеб законней. На двух подводах — своей и Умара — они перевозят снопы во двор. Потом выходят на полоску Куляц, тут дел немного. Наступает очередь Умара, Гучипса. И вот все снопы свезены.

Как-то вечером у плетня Ильяса остановился Измаил.

— Салам, фронтовик! — приветствует Измаил хозяина. — Давно не виделись. Как управился о пшеницей?

«Что-то он слишком приветлив, — думает Ильяс. — Послушаем дальше: шакал не может долго петь соловьем».

— Когда-то в дни жатвы ты приходил мне на помощь. И не оставался в накладе. Может, и теперь столкуемся?

Ильяс едва сдержался. Батрачить? Нет, не то время… Он заламывает буденовку, подобно папахе, набекрень и лихо бросает:

— Поищи дураков в другом месте.

Измаила этим не смутишь.

— Поищем, — говорит он, — и найдем. А ты напрасно надеешься на милости Советской власти. Не глупый ты человек, Ильяс, а все никак не поймешь: висит эта власть на ниточке.

— Врешь, собака! — срывается Ильяс.

Грязно выругавшись, Измаил уходит.

Почти сразу покидает свой двор и Ильяс. Опираясь на палку, направляется в дальний конец аула — к Умару.

Давненько не бывал он в этих местах, с тех пор как ушел на фронт, но ничего не изменилось. Все та же босоногая детвора в дорожной пыли, все тот же журавль глядит в небо у колодца посреди широкой улицы, над крохотными оконцами нависают всё те же изъеденные дождями и вспоротые временем соломенные стрехи.