Лазарь Плескачевский - За Кубанью [Роман]

— В этой комнате посторонние бывают? — спрашивает он.

Осман поднимает седые брови, морщится. Нос его как-то скрючивается. Конечно, это большой секрет, но если комиссар умеет хранить тайны… Осман не молод, но жизнью своей дорожит… Недавно гостил один его знакомый…

Хозяин не сводит с гостя немигающего взгляда, он словно размышляет — говорить ли до конца или нет? Гость боится шевельнуться, чтобы не спугнуть хозяина.

— Здесь был Улагай Кучук, — заканчивает Осман. — Слышал такую фамилию?

— Это мне известно. — Максим достает из кармана записку. — Зачем приезжал?

Осман пожимает плечами: наверное, молодой начальник плохо знает Улагая. Улагай никогда никому не докладывает о своих делах, тем более такому болтливому старику, как он. Но… Осман переходит на шепот: Улагай обязательно вернется. Откуда он знает? Раз говорит, значит, знает. Или же пришлет кого-нибудь. А ему бы хотелось, чтобы Улагай не возвращался.

Максим задает последний вопрос, не очень вежливый: зачем Осман выдает своего знакомого? Ведь тот доверяет ему.

— Он мне доверяет, я ему нет, — подумав, отвечает Осман. — Где Улагай, там война. Старший сын пулю получил, пусть Казбек живет.

«Правдоподобно», — анализирует Максим. И вдруг его осеняет: Улагаю понравилась Фатимет. Конечно! Старик боится, как бы ее не умыкнули, в этом все дело. Максиму почему-то в тот момент не приходит в голову, что Улагай никогда не явится в дом, в котором, как это известно всему аулу, расположились красные. А если явится, то не для того, чтобы поднять руки вверх. Он проходит в большую кунацкую — поговорить с людьми насчет помощи хозяину.

— А что ж такого, — замечает один боец, — он к нам с душой, и мы к нему. Делать-то все одно неча.

Все соглашаются с ним.

— А потом можно аульским вдовам помочь, — предлагает Петро. — Красноармейкам…

Бойцы отпускают соленые шутки, но в общем согласны со старшим.

— А ты, Максим, — советует один, — старичку пособи. А то, гляди, сбежит от него хозяйка, самому щипсы [4] Щипсы — адыгейское мясное блюдо. варить придется.

Максим краснеет — третий раз за день врасплох застают.

Неспокойная ночь. Никто, кроме Казбека, не может уснуть в доме Османа. Растревоженные бахсмой, бойцы думают о своих семьях. Как там жена? Детишки? Ждут ли его? Надо бы отправить письмишко, а то, гляди, и впрямь позабудут — ведь иные седьмой год воюют…

Злорадная улыбка блуждает по лицу Османа. Вот ведь как хорошо получается — у него на постое красные, значит, белые не нагрянут. И денежки, полноценные банкноты, застрянут в его тайнике. Можно и другую выгоду извлечь: человек всегда наработает больше, чем съест…

Максиму необходимо спокойно, хладнокровно взвесить все, что произошло за день. Прежде всего — хозяйка. Красавица, ведет себя скромно. Но чего за старика пошла? Э, ведь он очень богатым был… Впрочем, довольно о ней, есть дела поважнее. Например, председатель. Он явно настроен недоброжелательно, не зря предупреждали в продотряде. От такого человека можно ждать всего. Затем — Анзаур. С ним Максим снова встретится под вечер. Самое сложное — Осман. Что он задумал? Не ловушка ли тут? А может, все делается для того, чтобы отвлечь внимание от другого участка? Старый муж, смазливая бабенка, обильное угощение с выпивкой… Уж лучше с пулеметом Алхаса встречать, чем распутывать этот клубок. Не спится Максиму. Он натягивает галифе и выходит во двор. Долго глядит на густо-синее небо, на звезды… Их яркий блеск почему-то кажется ему чужим, зловещим. Будто вечность устремила на него свои немигающие глаза и следит, следит…

«Почему он поместил меня отдельно от бойцов?» — вдруг подумал Максим. Все, что днем казалось естественным, нормальным, теперь представлялось совсем в ином свете. Вот хотя бы улыбка Фатимет. Улыбалась, казалось бы, приветливо, как другу. И глядела обыкновенно, разве что с некоторым любопытством. Даже покраснела. А сейчас Максиму кажется, будто за этим любопытством злорадство крылось. «Посмотрим, мол, как ты потом запляшешь…» Да, командир продотряда прав — в этом ауле лучше не задерживаться. Если бы не Улагай…

И тут Максиму приходит мысль, которая должна была прийти куда раньше: самый верный способ отпугнуть Улагая — устроить засаду в доме, где он бывал. Ну и сглупил! Надо было оставаться в сельсовете. Теперь быстрее за дело. Если не удастся создать отряд самообороны, нужно хоть какой-то актив сколотить. Анзаур и его друзья в местных условиях могут сделать больше, чем десяток таких отрядов, как у него.

Максим возвращается в свою комнату и мгновенно засыпает.

А Фатимет все ворочается. Неделю назад ей исполнилось тридцать, пора бы и распроститься с нелепыми мечтами. Став женой Османа, Фатимет надеялась: это ненадолго, скоро все изменится. Ведь не может же аллах терпеть такую несправедливость. Кто-то придет, отнимет ее у Османа, утешит, приголубит. Но годы шли, а все оставалось по-прежнему. Тяжелый ком на сердце не таял, а разбухал, с каждым годом давил все сильнее и сильнее. К Осману приходило много людей, и, что греха таить, на некоторых Фатимет глядела с нетерпеливым ожиданием: не этот ли? Встретив в глазах незнакомца похоть, алчность, откровенное желание овладеть ею, Фатимет переставала им интересоваться. Она видела: все они османы. Менять старого Османа на молодого — что за радость.

Прожила тридцать лет, никого не полюбила… «И хорошо, — уверяет себя Фатимет. — С любовью было бы еще труднее». Живет только для сына. Все мужчины одинаковы. Впрочем, комиссар, кажется, не такой. Застенчивый, скромный: не пялит на нее глаза, не млеет от страсти. Но — нежный, Фатимет это чувствует. «Интересно, — думает она, — как русские ласкают своих жен? Какая у нею жена?» Сколько ни силится представить русскую, не может. И все же завидует ей: такой не обидит. Она слышит, как Максим выходит из комнаты, во двор. «А что, если пойти за ним? Нечаянно столкнуться. Посидеть. Поговорить. О чем русские говорят? Осман об одном — о деньгах, старика больше ничто не интересует. За деньги он готов на все. Он и жену бы продал, если б дали сносную цену. Купи меня, русский, Осман недорого возьмет…»

Фатимет начинает сердиться: что за глупые мысли? Покупают и продают вещь. Но спорить с собой бесполезно — человек о себе знает все. Вещь она, и только. Османовская служанка, повариха, прачка, батрачка. Что угодно, только не друг, не жена. И никогда не была ею.

Вот и сейчас Осман храпит и пристанывает, видно, снится ему, что кто-то покушается на его сокровища. Трясется над ними, будто в этом счастье. Умрет, и никто не узнает, где он их зарыл. Лет через пятьдесят или сто кто-нибудь случайно наткнется на кубышку с деньгами.

«Выйти, что ли? Неожиданно столкнуться с русским, нечаянно прижаться к нему…» От этих мыслей ее бросает в жар, краска стыда заливает лицо. Если бы кто- нибудь узнал, о чем она сейчас думает, тут же бросилась бы в Афипс… От людей хоть в реке скроешься. А от себя?