Стивен Прессфилд - Приливы войны

Но флот! Вид кораблей в открытом море, сверкающих парусами, с поднятыми вёслами! Армия на поле выглядит толпой, армада на море — как гнев богов. И вспомните: у врага никогда не будет шанса увидеть, как наш флот теряется в просторах моря. Он увидит нас лишь в пределах собственной гавани, которую мы заполним от края и до края боевыми кораблями и людьми, укротившими страшные суда и внушающими благоговейный страх.

Есть ещё один красноречивый аспект демонстрации морской мощи. Это её безоглядная смелость. Флот всегда дерзок. Когда враг смотрит, как флот движется на него, подобный небесной каре, он испытывает ужас — словно Приам при виде чёрных кораблей Ахилла, приближающихся к Трое.

Флот сводит к минимуму риск и всякие случайности. Мы наведём страх на один город за другим и подчиним их себе. Регий, Мессения, Камерина, Катина, Наксос и в прошлом вставали на нашу сторону. Они снова будут с нами. Наше наступление наращивает темп, который в глазах неприятеля обретает сходство с неотвратимостью судьбы. Враг видит, что не может противиться нам, и по собственной воле склоняется перед нашим знаменем. Да, да, скажете вы, всё это звучит хорошо, Алкивиад, но кто осуществит всё это на деле?

Здесь я должен отбросить деликатность и высказать всё прямо и откровенно. Есть люди, которые мне завидуют. Я понимаю это, друзья. Но прошу вас учесть, что теперь моя популярность — в ваших руках. Я отдаю себя на вашу милость. То, чего я достигну собственными усилиями, будет содействовать славе Афин — ну, и моей тоже. Вспомните Олимпиаду. Лучшие люди Сицилии присутствовали на стадионе, когда мои упряжки трижды занимали первое место. Они воздвигли павильоны в честь моей победы и толпами ходили за мной, добиваясь моей дружбы. Разве они не будут благосклонны к нам, если я и мои командиры, поддерживаемые мощной армадой, обратимся к ним так, как сегодня я обращаюсь к вам, — не свысока, не угрожая разрушить их дома и поработить их семьи, но с целью сделать их союзниками? Как ни нескромно это прозвучит, я спрошу: кто ещё в Афинах может привлечь к себе такое внимание, как я?

Ещё два замечания, и я закончу.

Во-первых, я обращаюсь к тем, кто протестует на том основании, что наш народ сейчас сохраняет мир, что у нас договор со спартанцами и что сицилийское мероприятие в конце концов обернётся полномасштабной войной. Я отвечу им вопросом: что это за мир, когда народы Греции сражаются на большем количестве фронтов, чем во время войны? Что это за мир, когда треть наших молодых людей нанимается в армии для этих самых государств? Война непременно начнётся опять. Нам только остаётся решить, когда это произойдёт. Возобновится ли она в час, выбранный нашими врагами, когда они соберутся с силами и будут готовы продолжать? Или наступит тогда, когда мы посчитаем нужным, когда наше положение будет более выгодным?

Переходим к сути дела. Разговаривая с кем-нибудь ещё, я мог бы ограничиться просьбой рассмотреть все риски и выгоды. Но с вами, полагаясь на вашу мудрость, я могу поговорить о более глубоких мотивах.

Наш народ велик. Но величие порождает ответственность. Афины должны доказать, что они чего-то стоят, иначе они падут. Все вы видели, что сделал этот так называемый мир с нравственностью нашей молодёжи. Достигшие зрелости жаждут действия, а ветераны становятся угрюмыми и раздражительными. Они сбиваются с пути. Сицилия — это противоядие. Это зов к подвигу, который избавит нашу молодёжь от безысходности. Перикл ошибался, заставляя нас обороняться. Это не для Афин. Это не наш стиль. Мы постепенно умираем, скованные этим постылым миром. Мы засыхаем не из-за отсутствия пищи, но из-за недостатка славы.

Афины — меч, ржавеющий в ножнах. Нам нельзя сидеть смирно, мы — афиняне. Безделье смертельно для нас. Самым ненавистным в этом перемирии стал для меня погребальный звон по душе нашего народа. Он покончит с нами, друзья мои, покончит вернее поражения. Афины — не мул, а сильная скаковая лошадь. Её можно запрячь не в плуг, но в боевую колесницу.

И последнее. Для тех, кто не доверяет мне и страшится моих амбиций. Когда этот флот окажется у Сиракуз, вы не увидите меня уклоняющимся от встречи с врагом. Моё таранное судно ударит по неприятелю первым. Может быть, я буду убит. Тогда вы избавитесь от меня и вас больше не будет раздражать моя гордыня. Но флот останется. Ещё до того, как мои кости превратятся в пыль, он у вас будет. Он будет вашим, он перейдёт в полное ваше распоряжение.

Обдумайте это предложение, друзья мои. Хорошо обдумайте. Трофеи нашей победы будут поделены на всех, даже на тех, кто останется дома в безопасности. Но слава и честь достанутся тому, кто возглавит список. Присоединяйтесь ко мне, братья и соотечественники! Выпустим из наших гаваней эту мощную армаду, и пусть мир испытает восхищенное удивление!

После отъезда Алкивиада из дома моего деда разгорелся спор. Без сомнения, по накалу и оживлённости этот спор был похож на все прочие, что неизменно начинались в каждом частном доме, где Алкивиад выступал с речами.

Обсуждали красоту слога нашего гостя, независимо от согласия или несогласия с его словами; поражались силе его личности. Многие из наших стариков имели возможность видеть Алкивиада только в Народном собрании. У них никогда не было возможности поглядеть на него вблизи, заглянуть ему в лицо, заметить ум в его глазах, оценить выразительность его жестов и решительность, звучащую в его голосе. Да, очень сильная личность! Его вера в предприятие, которое он затеял, была исключительно искренней. Он высказывал мысли с такой убедительностью, что даже те, кто относился к его речам с осторожностью или вообще находился к нему в открытой оппозиции, вынуждены были мобилизовать всю свою волю, чтобы противиться силе его убеждения. Красота его наружности легко завоёвывала сердца людей, которые поначалу не были к нему расположены. Она обезоруживала даже тех, кого приводили в ужас его поведение и характер.

Даже некоторая шепелявость — и та была ему на пользу. У Алкивиада был недостаток. Это делало его человечнее. Дефект снимал проклятие с его манеры преподносить себя как божество. Несмотря на все опасения, именно речевой недочёт заставлял любить этого человека. Хотя я передал его речь так, словно она лилась плавно, без перерывов, в действительности её влияние было в определённом отношении усилено этим очаровательным недостатком.

У Алкивиада была привычка, когда он не мог подобрать нужного слова, останавливаться на несколько секунд, склонив голову на плечо в ожидании, пока вспомнится подходящее выражение. В этом ощущалось приятное отсутствие искусственности, нарочитости, это было неподдельное. Вот что завоёвывало сердца слушателей.