Стивен Прессфилд - Александр Великий. Дорога славы

Коэн настойчиво убеждает меня в необходимости вернуть армию домой и вернуться самому. Увидеться с матерью, устроить дела в Элладе, а потом, если я пожелаю, собрать новую армию и организовать второй поход.

— Подумай о том, Александр, с каким несравненным пылом и рвением последуют за тобой молодые бойцы, увидев, что их старшие товарищи воротились домой со славой и щедрыми наградами и никто из них уже не будет прозябать в бедности.

Мой старый друг умолкает. Солдаты тысячами поддерживают его одобрительным гулом. Иные проливают слёзы, умоляя меня прислушаться к его совету.

Мне снова не удаётся заставить их понять меня, и это наполняет моё сердце таким гневом, что я боюсь, как бы оно не разорвалось. Говорить больше не о чем: мне остаётся лишь распустить собравшихся и, сжигаемому яростью, вернуться в свой шатёр.

В ту ночь никто не сомкнул глаз. Клянусь богами, я задам жару всем этим нытикам. В полночь по моему приказу весь отряд «недовольных» разоружают и берут под стражу. По лагерю ползут слухи о том, что их предадут казни. Косвенно они подтверждаются следующим приказом: на рассвете выстроить армию с полной выкладкой, как это по обычаю делается, когда, в назидание прочим, казнят совершивших военные преступления.

«Недовольные» строятся отдельно: босые, с непокрытыми головами, в одних туниках.

Курьеры, прибывшие с наступлением ночи, докладывают, что обозы с деньгами и снаряжением находятся на расстоянии всего лишь нескольких стадиев. Я посылаю к колонне командиров с секретными приказами. Это возбуждает самые невероятные слухи.

В центре лагеря расчищается квадратная площадка, на которой устанавливают три сотни столбов, какие используют при казнях. «Недовольных » должны будут под стражей перевести туда.

Все мои приказы не передаются, как обычно, по цепочке, а оглашаются в лагере глашатаями, получившими их непосредственно от меня. Пусть мои высшие военачальники тоже попотеют от страха. Я не допускаю к себе Гефестиона, Кратера и Теламона. Разрешено остаться лишь Аристандеру старшему, вместе с которым мы совершаем жертвоприношение Страху. Жертвенные животные, одно за другим, истекают кровью. Знамения неблагоприятные, и я приказываю выбросить выпотрошенные трупы позади святилища. Пусть армия строит догадки и по этому поводу!

Обозы прибывают при свете факелов, за три часа до рассвета. Я велю поставить повозки квадратом, рядом с центральной площадью, и охрану их поручаю не македонцам, чьи языки без костей, а царским таксилианцам раджи Амбхи.

С наступлением рассвета я продолжаю приносить жертвы, но теперь призываю к себе Гефестиона, Пердикку, Птолемея, Коэна и Селевка.

Лагерь объявляется закрытой территорией, покидать его и проникать снаружи строжайше запрещается. Каждый задержанный будет казнён как дезертир или шпион.

Теламон направляется мною к «недовольным» с вопросом: им предлагается или отвергнуть своих нынешних молодых командиров, Матиаса и Ворону, и выбрать других, или подтвердить их полномочия, ибо слова представителей отряда будут восприниматься мною как общее волеизъявление.

Восходит жаркое индийское солнце. На моих глазах вперёд выводят «недовольных». Каждый из них герой. Я узнаю Эрикса, первым взобравшегося по приставной лестнице на высокую стену Аорна, Филона, всю ночь прикрывавшего своим щитом Белого Клита, когда они попали в засаду, устроенную дикими афганцами, Амомфарета, прозванного Полумесяц из-за страшного шрама на животе, следа от удара мечом. Этот малый прославился ещё и тем, что пожертвовал накопленную за три года добычу пострадавшим от наводнения жителям безвестной деревеньки на берегу Окса. Очевидно, все они считают, что этот рассвет будет последним в их жизни, но никто не хнычет и даже не просит у Теламона известить родных о его гибели.

Я ошибся.

В том, что между мною и этими солдатами возникло отчуждение, виноват я.

Армия, невыспавшаяся и переволновавшаяся, производит построение. Уже припекает. «Недовольные» стоят по стойке «смирно» внутри расчищенного квадрата, под присмотром вооружённой стражи. Матиас и Ворона остаются их командирами. Перед людьми высятся триста столбов, на каждый из которых я приказал накинуть покрывало, большущий мешок, закрывающий столб с верха до основания. Эти обвисшие тряпки напоминают саваны. Солдаты, сбитые с толку, растерянные и напуганные, не сводят глаз со зловещих столбов.

Облачённый в багровый плащ конных «друзей», я выступаю вперёд.

— Македонцы и союзники, когда я распустил вас прошлым вечером, всё во мне пылало от гнева. Вы почувствовали это, я знаю. Всю ночь в ваших палатках вы совещались между собой. Так, как и должно быть, ибо вы не рабы, скованные волей тирана, но свободные люди. Я тоже лежал, не смыкая глаз. Всю ночь напролёт в моей голове звучали слона, произнесённые от имени всех вас нашим славным товарищем Коэном. Я выслушал их и усиленно размышлял над ними.

Я выпрямляюсь. В лагере настолько тихо, что слышно, как в реке, на два стадия ниже по течению, прачки полощут бельё.

— Братья, поступайте, как хотите. Но знайте: я пойду дальше.

С моего помоста виден противоположный берег. Я делаю жест в направлении позиций Пора и вражеских укреплений.

— Принуждать следовать за мной никого не будут. Сейчас все вы увидите, что это не просто слова.

Я делаю знак армейскому казначею, и по его команде вперёд выступает начальник прибывшего поздно ночью денежного обоза. Его люди в соответствии с моими инструкциями выкатывают и деловито рассредоточивают перед союзными и иностранными формированиями армии около двух десятков повозок. Каждая занимает место перед отдельным отрядом, и возницы сгружают мешки с казной. Золото занимает мало место, так что времени на разгрузку уходит немного.

— Вот ваша плата, союзники и друзья. Здесь наградные: в одинарном размере для пехоты, в двойном для конницы, в тройном для командиров. Это всё, что вы должны были получить после окончания похода и полной победы. Давайте! Забирайте свои деньги!

В считанные мгновения речь переводят на пару десятков местных языков. Приглушённый гомон перерастает в ропот, ропот — в негодующие крики. Иноземцы, каждый на своём наречии, выкрикивают одно: «Нет! Нет! Подачки нам не нужны!» Они не коснутся денег, которых не заслужили.

— Берите! — повторяю я, направляясь к ним. — Берите и скажите, что переправились через эту реку с Александром и уничтожили его врагов. А тем, кто усомнится в вашей отваге, предъявите как доказательство эти деньги.

Возмущённые возгласы перерастают в рёв, уязвлённая гордость повергает воинов в бешенство. Парфяне, бактрийцы, дикие племена Скифии — саки, дааны и массагеты — вновь и вновь выражают упорное несогласие. Индийцы раджей Амбхи и Сисигупты молчат, но всем своим видом дают понять, что моё предложение для них неприемлемо. Наёмники из Фракии и Эллады, сирийцы, лидийцы, египтяне и мидийцы придерживаются того же мнения. Что же до Тиграна и персов, то они не удостаивают золото и взглядом.