Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Я увидел, как рухнула на землю главная жрица, отброшенная Итти-Нергалом. Попыталась было подняться на трясущихся руках, но стремительно несущиеся, рослые и тяжеловесные воины не дали ей встать и затоптали насмерть. Молодых и зрелых, тех, что еще не утратили женской прелести, варвары ловили меж деревьев. Роща наполнилась криками отчаяния, мольбами о пощаде, пронзительным визгом. Некоторые из женщин пытались сопротивляться. Юные охотницы оборонялись особенно ожесточенно. Но что могли они сделать против мужей, превосходящих их не только ростом и силой, но и воинским умением? Варвары с легкостью заламывали им руки назад, усмиряли коротким ударом меж глаз, заваливали и овладевали ими при всех, на траве Священной рощи. Старых и безобразных просто хватали и с силой отшвыривали в сторону, а некоторых, намотав седые волосы на руку, стукали головой об дерево или камень. Многие, упав, уже не шевелились. Другие пытались отползти в сторону, чтобы не разделить участь главной жрицы святилища.

Священных змей варвары рубили мечами и топорами, хватали голыми руками за шеи, отрывали им головы, а потом швыряли извивающиеся куски наземь.

Потом я увидел высокого, светловолосого ахейца Полиника, который тащил на себе тюк из узорчатой ткани. Второпях увязанная в него золотая и серебряная посуда торчала наружу. Большой серебряный кубок упал на траву. Ахеец даже не заметил потери:

— Эй, — горланил он. — Я нашел, где они хранят богатства! Смотрите, там всего навалом!!! На всех хватит!

Несколько его соплеменников бросились в указанном направлении и вскоре заспешили обратно, тяжело нагруженные добычей. Их примеру последовали остальные. Торжествующий гогот варваров многократно отражался эхом.

Это — победа.

Столь же омерзительная, как одержанная мной в священной роще под Кноссом. И столь же несомненная.

Да поглотит Эреб мои терзания и угрызения совести!

Мы — победили.

И это — главное!

Я вскинул руки и огласил рощу торжествующим ревом Минотавра.

Жрицы Бритомартис не преминули нанести мне удар. Не сразу. К той поре мы разгромили уже шесть священных рощ в западной части Крита и приближались к Ритию.

Наше победное шествие ничто не сдерживало. Немногие мужи отваживались препятствовать моим варварам и мне, царю-Минотавру. Хороших воинов среди них оказывалось и того меньше. Мои головорезы зачастую даже не утруждались лишить их жизни, а просто отгоняли прочь, а потом набрасывались на женщин, подвергая их насилию и унижениям.

Нет оружия страшнее, чем бесчестье. Молва о наших бесславных подвигах разносилась все дальше, и я заметил, что всё чаще среди защитниц рощ не было жён из окрестных сел. Иногда мы слышали проклятия крестьянок. Но к святилищам они не выходили.

Душа моя очерствела от омерзительных зрелищ. Я и в первый раз не испытывал невыносимых мук, подобных тем, что пережил в священной роще под Кноссом. Теперь и вовсе святилища виделись мне не более чем покоренными вражескими твердынями, а женщины — законной добычей моих воинов. Разве критяне вели себя иначе в городах, которые доводилось мне брать на Кикладах? Сам я в насилии над жрицами не участвовал. Мне противно сходиться с существом, охваченным страхом или ненавистью. Хотя мои варвары, чтя обычай, приводили мне самых хорошеньких девушек на утеху. Я тут же награждал ими того или иного воина, если хотел выделить его среди товарищей.

Но та женщина, которую приволок мне пьяница и головорез Набу-Дала, тронула мою душу.

Во взоре её был безмолвный крик о помощи. Она вымученно улыбалась, но бледные губы подрагивали. И я принял эту женщину — кажется, к величайшему удивлению воина, уже приготовившегося получить её в награду.

Я протянул ей руку, и она вцепилась в неё, как утопающая. Мы прошли в палатку. Пленница покорно села возле входа, выжидающе глянула на меня. Произнесла хрипловатым, срывающимся голосом:

— О, анакт, боги благосклонны ко мне.

— Ты пленница, которую привели мне на утеху. Какая может быть здесь милость? — ответил я резко.

— Слава о тебе, анакт, как о человеке сдержанном и достойном, не ложна, — пролепетала она. — Я верю, ты не обидишь меня.

— Я бы не был на твоём месте так уверен. Неужели ты думаешь, что молодой мужчина, вот уже второй месяц лишенный любовных утех, сможет не тронуть женщину, которая в его власти?

— И все же, принадлежать анакту Крита — это не быть отданной на бесконечное бесчестье варвару, который будет покрывать тебя с яростью зверя… Знаешь, это гнусное животное, что пленило меня, с его зловонным дыханием…

Голос её дрогнул, и она разрыдалась, вздрагивая всем телом.

Совсем молодая, невысокая, хрупкая и беззащитная, как полевой цветок под плугом, она ранила моё сердце. Я велел принести воды и подал ей умыться. Потом пригласил разделить со мной трапезу.

За едой жрица рассказала мне, что её зовут Феано, что она — посвященная Бритомартис и достойного рода. Мать её тоже была жрицей. Содрогаясь всем телом, Феано поведала, как боится гнева Богини. Я попытался утешить её, сказав, что долг перед Диктиной она выполнила, как могла, и не её вина, что не хватило сил удержать своими тоненькими девичьими руками толпу крепких, как быки, мужей. Она с облегчением ухватилась за мои слова. Особого рвения, которым часто пылали служительницы Диктины, я в ней не заметил. Скорее, Феано казалась примерной дочерью и послушной исполнительницей чужой воли.

На ложе моё жрица взошла с покорностью.

Сейчас, вспоминая её, я пытаюсь найти свидетельства коварного замысла, который юная женщина смогла осуществить. В её движениях была скованность, но я видел в этом лишь знаки пережитого испуга. Она сумела своей напускной кротостью ввести меня в заблуждение. А беззащитность её распалила мои желания настолько, что я утратил осторожность. Возможно, в вожделении, испытанном той ночью, виновны были не только долгое воздержание и непреходящая усталость души, которую мне хотелось утопить в маленьких наслаждениях. Может, она подлила мне в питье какое-нибудь зелье, возбуждающее плоть? У нее было время это сделать. Или натерла свои волосы каким — то колдовским составом? Помнится, запах у них был особенно манящий. А впрочем, какая разница? Сделанного не исправишь.

Стараясь быть нежным, я обнял Феано и, шепча ласковые слова, притянул к себе. Она оказалась далеко не столь робкой, как представилось мне сначала, но меня это не насторожило. Я жаждал ее ласки и совершенно доверился ей.

Жрица нанесла мне удар на пике наслаждения. Когда мое горячее семя низверглось в её лоно, и я мягко откатился в сторону, тяжело дыша, Феано вдруг расхохоталась — зло, визгливо, торжествующе: