Всеволод Соловьев - Волхвы. Дилогия

В первую же свободную минуту она поехала к отцу Николаю, в дом князя Захарьева-Овинова. Ведь это «его» дом, «он» живёт здесь, но ей не было это страшно…

И вот всё это она рассказала священнику. Рассказала в кратких словах и о себе, о своём детстве, воспитании, о своём теперешнем положении при дворе и о милости царицы.

Казалось, отец Николай слушал её рассеянно и даже о другом думал; казалось, он давно уже знал всё то, о чём она ему говорила. Её голос дрогнул, когда она начала признание в любви своей. Не стыдилась она этого признания, но страшилась — а вдруг священник скажет ей, что чувство её ужасно и погибельно, что она должна с ним бороться как с дьявольским наваждением и побороть его.

Но отец Николай положил ей на голову свою руку, и его тихий голос сказал ей:

— Люби его и спаси его своей любовью… Только ты одна и можешь принести ему спасение. Извлеки его из мрака, покажи ему свет, свет добра, любви и милосердия!

Ведь это было то, что сама она себе говорила!

— Батюшка, так научите меня, как мне быть, что мне делать… Я ничего не знаю и не понимаю… Я чувствую, что он на краю погибели, я готова отдать жизнь свою, чтобы спасти его… Но в чём его погибель, от чего спасать его… и как?

— Его погибель в том, что он не знает и не ощущает Бога любви, что он никого и ничего не любит… Он ищет в разуме то, что может найти только в сердце… и сердце его закрыто. Он пошёл за мудростью разума и, когда нашёл её, возомнил себя богом… он уподобился падшему ангелу… Но он рождён человеком, способным познать мудрость сердца и вступить в общение с истинным Богом любви, а посему мудрость разума пригнетает его… Не знаю, понятны ли тебе мои слова?

Зина жадно слушала.

— Понятны, батюшка, — воскликнула она. — Я не сумела бы сказать это, но я понимаю…

— Ну так вот, видишь ли… коли бы раньше всё это было — ничего с ним нельзя было бы сделать. Он ещё не понимал своего несчастия, он весь был гордость… Выше знания своего и мудрости своего разума ничего не видел. Таким я его здесь встретил. Но с тех пор в нём перемена большая… Его разум довёл его до преступления — ты знаешь, о чём я говорю, — он изведал муки, сердце его дрогнуло и почти раскрылось. Теперь он уже сам знает своё несчастие, он сам невольно стремится от разума к сердцу… Только не знает пути. И ты покажешь ему путь, через тебя, познав тщету мудрости разума, дойдёт он до мудрости сердца… Иначе быть не может… недаром ваша встреча… Господь посылает в тебе ему Ангела Хранителя… Слава Тебе, Господи!..

Но Зина опустила голову, её глаза подёрнулись слезами, и она задумалась.

— Нет… Что же я?.. Разве я могу… Разве я умею?.. Разве я достойна?.. И как я всё это сделаю?.. — шептала она.

Отец Николай улыбнулся.

— Ты пришла ко мне с верой, надеждой и любовью, пришла окрылённая… Зачем же дух уныния тебя берёт? Не поддавайся ему. Пока ты достойна, оставайся такою… Можешь ли? Умеешь ли? Как он будет? Да зачем же тебе думать об этом? Всё будет так, как угодно Богу. Проси Его помощи, верь, надейся, люби, только верь, надейся и люби не на слове, а делом, всей своей душою, каждой минутой своей жизни. Тогда ты увидишь, как вокруг тебя и в тебе самой станет образовываться и развёртываться цепь событий, по которым ты дойдёшь, с Божьей помощью проходя звено за звеном, до своей цели. И все события эти будут очень просты, и чудесными, непонятными покажутся они только людям, объятым слепотою. Для человека, пришедшего в общение с Богом, чующего Его, всё в жизни сей просто, ясно и понятно. Такой человек с равным спокойствием плывёт и по тихим водам, и по бушующим волнам, ибо надёжный кормчий правит его ладьёю… Всё сбудется… Всё от тебя зависит… Ты звана на дело спасения драгоценной души человеческой… Будь же не только званой, но избранной!..

Зина не проронила ни одного слова, ни одного звука, и каждое слово, произнесённое отцом Николаем, глубоко запечатлевалось в её сознании. Несмотря на свою молодость, она уже о многом думала и знала гораздо больше того, что входило в программу её институтского образования. Но всё, что она знала и о чём думала, было так ничтожно и бледно перед этими немногими словами священника, в которых открылся ей целый новый мир. Она восприняла истину этих слов навсегда, навсегда прониклась ею.

— Ну вот и всё! — внезапно изменяя тон, весело и бодро воскликнул отец Николай. — Да благословит тебя Бог, моё дитя, доброе и хорошее… Мы будем видаться, и, если надо, я буду с тобою. Иди же с миром и спокойно жди…

— Как мне светло, как мне хорошо… Никогда так не бывало! — бессознательно высказала Зина наполнявшее её чувство, приникая к руке священника.

Она уже уходила, но он остановил её.

— Подожди-ка… Мне хочется задать тебе одну малую работу!

— Что прикажете, батюшка?

— Бог прикажет, родная!.. Царица благоволит к тебе, царица милостива и справедливость любит, можешь ли склонить на милость и справедливость её сердце?

И отец Николай рассказал Зине о Метлиных, прося её похлопотать перед царицей за эту несчастную семью. Конечно, Зина с большою радостью взялась за дело и обещала при первой же возможности доложить обо всём Екатерине.

Отец Николай проводил свою гостью до порога, ещё раз нежно благословил её и обернулся, полный спокойной радости. Перед ним, держась за ручку отворенной двери, стояла Настасья Селиверстовна. Был миг, когда он даже не узнал её — такое новое, необычное выражение отразилось на её лице. Её щёки побледнели, глаза померкли, подёрнулись будто облаком печали. Всё, что было в ней грубого, неженственного, — исчезло. Теперь она, несмотря на деревенский наряд, уж не казалась полумужичкой, это была серьёзная, прекрасная в своей природной силе и в своей глубокой грусти женщина.

Но вот злая усмешка искривила её губы — и впечатление изменилось.

— Уж ускользнула! А жаль! — воскликнула Настасья Селиверстовна, кивая головою по направлению к двери, в которую вышла Зина. — Право слово, жаль! Я бы с ней поговорила, она бы, царевна-то эта невиданная, Недотрога Кирбитьевна, может, и мне бы в грехах своих покаялась…

— Что ты, Настя, Господь с тобою… За что ты?.. Что она тебе сделала?.. — растерянно проговорил отец Николай.

— Что ж она могла бы мне сделать! — неестественно засмеялась Настасья Селиверстовна. — Она хоть и птица в шёлку да в пуху, а я всего старая дура, деревенщина, а тронь она меня хоть пальцем — и как есть вот ничегошеньки от неё бы не осталось — пар один! Говори, кто такая? — изменяя тон, повелительно и в то же время как бы трепетно спросила она.

— Тебе-то на что, Настя?

— Кто такая?

Настасья Селиверстовна уже оставила ручку двери и ближе подходила к мужу.