Всеволод Соловьев - Волхвы. Дилогия

Но что-то будто сковывало ему язык.

— Зачем вы пришли ко мне? Мне вас не нужно, я ещё не умираю! — с трудом произнёс он.

Отец Николай ничего не ответил.

— Да, я понимаю, — продолжал Метлин, и жалкая, насмешливая усмешка скривила его лицо, — понимаю!.. Ты хочешь, батюшка, наставлять меня на путь истинный, толковать мне о грехах моих, о моём окаянстве и о милосердии Божием!.. Напрасный труд — я уж давно на шкуре своей изведал, к чему ведёт истинный путь… а Бог… до Него так высоко, что Он не видит нас и не слышит…

— Замолчи! — вдруг воскликнул отец Николай с такою силой, что Метлин не был в состоянии произнести слова, будто внезапно онемел. — Замолчи, несчастный, не богохульствуй… не помышляй о том, чего не можешь постигнуть!.. Не видит, вишь, и не слышит! А вспомни-ка, обращался ли ты к Творцу и Господу так, чтобы Он тебя видел и слышал? Молился ли ему всей глубиной своей души… с той несокрушимой верой, какая должна исходить от малого беспомощного дитяти к отцу, в котором всё его спасение, всё его упование? Полагался ли ты на Него безропотно, с терпением и кротостью?..

Метлин внезапно отрешился от всех своих ощущений, от своего гнева и злобы, он вдумывался в слова священника и понимал, что никогда не верил в Бога, как в отца, никогда не превращался, обращаясь к Нему, в беспомощного ребёнка, никогда не полагался на Него безропотно и с терпением. В нём всегда было именно нетерпение, ропот, возмущение несправедливостью, медлительностью Божьей защиты.

— Но если я слаб, Бог должен был укрепить меня, а не терзать через меру! — вдруг воскликнул он. Отец Николай покачал головою.

— Кто ж это сказал тебе, что ты знаешь меру своих сил! Всякое испытание, посылаемое человеку, есть только пища души, и душа, вкушая сию пищу, может и должна крепнуть, расти, очищаться. Но человек свободен, а посему может погубить свою душу, предавшись злу, которое сторожит его особливо во времена испытаний. Вот и ты: твоя душа уже начинала крепнуть и очищаться благодаря пище испытаний. Ты среди бед и несчастий становился добрее, чище, снисходительнее, кротче, умнее, чем во времена благополучия. Так ли я говорю?

— Так! — прошептал Метлин, не спуская глаз с отца Николая.

Священник продолжал:

— Но ты допустил в себе зло и внезапно ослабел, и начал шататься, и усомнился в добре и правде, в Боге, и душа твоя стала разрушаться. Но Бог милосерд, Он приходит на помощь слабости человеческой! Если ты почуешь Бога, если почувствуешь и поймёшь, что Он видит тебя и слышит, — ты спасён.

— О, если б я мог это! — отчаянно воскликнул Метлин.

— Пожди ещё малое время с терпением и увидишь, что Господь снизойдёт даже и к телесной твоей слабости. Он знает меру сил человека и чрезмерно не испытуeт. Верь, что Он придёт тебе на помощь без промедления, я обещаю тебе это, а когда увидишь Божью помощь, то откажись навеки от зла и омой свою греховную душу добром и любовью.

Отец Николай поднялся с сияющим лицом.

— Веришь ли, что я тебя не обманываю, что спасение твоё близко?

— Верю! — воскликнул Метлин, вдруг падая на колени и осеняя себя крестным знамением. Мир и радость теперь наполнили его душу. Ничего не изменилось вокруг него — те же горе и беды были позади, та же безысходная нищета в настоящем, тот же голод и холод, а между тем душа его ликовала и он без ужаса, с надеждой смотрел вперёд — он верил.

Его жена тоже молилась и громко плакала, и это были благодарные, освежающие слёзы.

Одна Катюша по-прежнему сидела у окна. Только теперь она уж не делала вид, что работает. Она бросила работу свою на пол и бледная, с дрожащей по временам нижней губою, во все глаза смотрела на отца Николая. Вот он благословил её отца, потом мать. Он подходит к ней. Она вскочила и остановилась перед ним, сверкая глазами. Его рука уже поднимается для благословения.

— Лгун! Обманщик! — вдруг злобно крикнула Катюша и, очевидно не владея собою, выбежала из комнаты во двор как была, в одном платье.

Метлины, ошеломлённые, в ужасе, даже не тронулись с места.

— Бог милостив! — сказал отец Николай, перекрестился и поспешно вышел. Когда он проходил по двору, то почувствовал на себе злобный взгляд Катюши. Она действительно глядела на него из полуотворенной двери в соседнее помещение. От этого взгляда лёгкая дрожь пробежала по телу священника, и он стал молиться за несчастную девушку.

В это время Настасья Селиверстовна, находившаяся в полном одиночестве, продолжала получать нежданные впечатления. Когда отец Николай ушёл и ей стало ясно, что он не скоро вернётся, она мало-помалу начала утихать. Её горячее сердце успокоилось. Она теперь чувствовала, что «отошла» с дороги, совсем отогрелась, напиталась, что ей хорошо и приятно в этих богатых княжеских покоях. Она обходила то одну, то другую комнату, с любопытством по нескольку раз разглядывала каждую вещь и любовалась каждым креслом, столом или шкапом… Незаметно и бессознательно чувство довольства охватывало её. «Вот бы пожить здесь вольготно, в своё удовольствие!» — невольно говорила она самой себе. Потом она остановилась на такой мысли: «Да ведь не выгонят же отсюда, не пошлют на кухню жену, когда муж живёт в барских палатах. Где он, там и она… Вот придёт кто-нибудь — она так прямо и скажет: тащите, мол, сюда и мне кровать да перину, с дороги, мол, притомилась, соснуть хочу… Ну и притащут кровать да перину, расположится она тут как боярыня… А там, дальше, видно будет…»

Дверь скрипнула… Это, наверное, тот человек, что еду ей и сбитень принёс. Она ему и скажет. Но на пороге двери был совсем «не тот человек, а молоденькая девица в богатой господской одежде и красоты неописанной. Настасья Сильверстовна совсем растерялась и даже рот разинула — в жизнь свою она такой красоты не видывала. Но долгое смущение было не в характере матушки, а потому она тотчас же оправилась, поклонилась не без достоинства и проговорила:

— Что прикажешь, сударыня, за каким делом пожаловала?

Вошедшая девица робко сделала несколько шагов вперёд, подняла глаза на матушку и нетвёрдым голосом сказала:

— Мне надо бы видеть отца Николая… Я знаю, его нет теперь дома… но не могу ли я обождать его здесь… ведь он здесь живёт?

— Здесь-то, здесь… — как-то раздумчиво протянула Настасья Сильверстовна и замолчала.

Один глаз её полуприщурился и не то насмешливо, не то подозрительно глядел на молодую девушку. Та смутилась ещё больше, покраснела и почти испуганно спросила:

— А вы… вы кто же?

— Я-то кто?.. Я моего мужа жена. Вот из села приехала — и диву даюсь, всем-то до моего попа дело, нарасхват он… и впрямь, видно, народ здесь с придурью, своих, вишь, попов мало, за деревенского ухватились…