Всеволод Соловьев - Волхвы. Дилогия

Наконец, он и теперь, не только в теории, но и на практике, изучил многие тайны природы с помощью Лоренцы. Она, сама того не зная, давала ему полные смысла и значения уроки, она открывала ему неведомые способности души человеческой, помогала ему иной раз быть действительно бесконечно выше всего окружающего, видеть, не трогаясь с места, всё, что творится на земном шаре, видеть и знать не только настоящее, но и будущее.

Иногда до глубокой ночи засиживался Калиостро в своей лаборатории, и ни малейшего движения, ни малейшего шороха не слышалось вокруг него. Иногда случалось так, что среди самой горячей работы он вдруг останавливался, покидал книгу или какую-нибудь реторту — и начинал чутко прислушиваться.

Он слышал шаги, шаги приближались. Маленькая дверца неслышно отпиралась, и перед ним появлялась Лоренца. Он весь превращался во внимание и при первом же взгляде на жену уже знал, кто перед ним: Лоренца или Серафина. Лоренца — это была любимая им жена, которая проснулась и, убедясь, что уже поздний час ночи, а муж ещё работает, встала и пришла к нему просить его прекратить работу и лечь спать. Серафина была та же Лоренца, но уже превращённая в совсем иное существо. Она тоже встала и пришла сюда, но она вовсе не здесь, а где-нибудь далеко, и он может послать её во все пределы земного шара, и она мгновенно очутится, где ему угодно, и скажет ему всё, что видит, всё, что делается там, куда он послал её.

С этой Серафиной для него не существует пространства и времени, он видит тех и других людей, которые так или иначе его интересуют, знает все их поступки, все их намерения, даже помыслы. С помощью этой дивной Серафины для него нет тайн — и он является действительно могущественнейшим человеком.

Одна беда лишь в том, что не всегда Лоренца способна становиться Серафиной и что он не имеет средств всегда, когда того хочет, приводить её в состояние этого полного ясновидения. Он всегда может усыпить её и в состоянии такого усыпления заставить тем или иным способом служить своим целям. Но подобное усыпление совсем не то. Оно ничто в сравнении с её ясновидением.

Иногда задаётся такое время, что Лоренца в течение недель двух-трёх каждую ночь превращается в Серафину; иногда проходят месяцы — и Серафина ни разу не является. Эти-то месяцы отсутствия Серафины всегда и бывали трудным временем для Калиостро. В эти-то месяцы обыкновенно и случались в нём всякие невзгоды.

В последнее время, во всё время пребывания в Петербурге, Серафина не существовала. Появляйся она, вероятно, не было бы фиаско, испытанного им в северной столице. Зная всё, он сумел бы восторжествовать над всеми кознями своих недоброжелателей, над нерасположением императрицы Екатерины и даже, наконец, над силою великого Розенкрейцера. Будь Серафина в Петербурге, он показал бы тамошним адептам египетского масонства такие чудеса, что все они безвозвратно сложили бы у ног его и свою жизнь, и свою душу, и все свои миллионы.

Но Серафина не являлась. Она явилась один только раз — по пути из России в Страсбур, и это её появление имело огромные последствия. Несколько богатейших масонских лож, благодаря Серафине, то есть благодаря невероятным познаниям и могуществу графа Калиостро, доказанным им публично, в заседаниях лож, превратили все эти ложи в его собственность.

Здесь, в Страсбуре, Серафина тоже уже несколько раз появлялась, хотя эти явления её были и очень кратковременны, иногда продолжались всего две-три минуты, так что Калиостро не успевал узнавать от неё всего, что ему было надо…

Через несколько дней после первого заседания женской ложи Изиды, когда Калиостро, по обычаю, работал ночью в своей лаборатории, дверь отворилась и перед ним появилась Серафина. Он осторожно подошёл к ней и спросил её:

— Где ты, Серафина?

— Я по дороге в Петербург, — отвечал нежный голосок Лоренцы.

— Хорошо, спеши скорей туда.

— Я уже там… Вот Нева… Вот улицы Петербурга… Куда мне теперь?

— В дом князя Захарьева-Овинова, — сказал Калиостро. — Где он, что он делает?

— Его нет в доме, — отвечала Лоренца. — Его нет в Петербурге, он уехал… он спешит по Германии, он в Нюренберге…

— Зачем?

— Постой… Вижу!.. Он спешит на заседание… к старым, учёным, сильным людям… Это такое важное заседание, и на нём должны решиться большие вещи…

— Будет ли это заседание иметь какое-нибудь отношение ко мне? Будет ли Захарьев-Овинов говорить обо мне? — не без волнения спросил Калиостро.

— Да, будет.

— Что же мне грозит?

Серафина на мгновение замолчала.

— Вижу! — вдруг радостно воскликнула она. — Тебе нечего бояться… Он совсем другой стал… Он тебе не враг… Жалеет тебя, даже любит… Он всех любит и даже всех жалеет… О, какая в нём борьба идёт… То свет в душе, то мрак…

— Тебе надо ехать! — внезапно прибавила Серафина.

— Куда?

— В Нюренберг.

— Это в Нюренберге будет заседание?

— Да, и там будет… только он спешит в другое место… в другое заседание… к старикам.

— Где же это?

Но Серафина уже исчезла. Калиостро едва успел подхватить падавшую Лоренцу и снёс её в спальню. Она спала теперь естественным, спокойным сном.

На следующее утро, прочитывая свою корреспонденцию, Калиостро увидел письмо, печать которого ему была знакома. Он быстро разорвал конверт и прочёл латинские строки, где значилось:

«Годичное собрание в N. О месте будет сообщено своевременно. Приезжай, если помнишь клятву, данную учителю. Albus».

Калиостро уже ничего не страшился. Он был спокоен. Через день в Страсбуре узнали, что благодетель человечества куда-то уехал, но вернётся в самом непродолжительном времени.

Один из диких уголков южной Германии. Кругом лес и горы. Мимо скал, пропадая в расщелинах, исчезая в глубине леса, поднимаясь по кручам и лепясь у оврагов, тянется мало кому ведомая дорога. До ближайшего города далеко — скорой езды не менее двенадцати часов. Два-три бедных селения с какой-нибудь сотней жителей-горцев, ничего и никого не знающих, кроме своих односельчан, кроме своего леса и горы, только и нарушают полное безлюдье этой местности.

Редкий путешественник, какой-нибудь студент, слишком засидевшийся и заучившийся и во время летних вакаций задумавший сделать путешествие пешком в глубь дикой горной страны, зайдя сюда, останавливается и спрашивает себя: «Куда же дальше?» Вековые ели и поросшие мхом скалы остаются безмолвными на этот вопрос, да и бедный горец, встретясь студенту, немногое ему скажет.

Он скажет ему: «Да куда ж тут! Тут идти некуда — тут горы…»

— А дорога эта куда ведёт?

— Дорога-то? Идёт она к Небельштейну.

— Что это такое — Небельштейн?

— А вот та гора, это и есть Небельштейн. Там был замок баронов фон Небельштейнов, а теперь от него почти ничего и не осталось.