Всеволод Соловьев - Волхвы. Дилогия

А тут, в эту ночь, на неё нахлынули самые пёстрые, фантастические грёзы, и среди этих грёз то и дело являлось перед нею лицо человека, которого она видела всего раз, — лицо графа Феникса. Она проснулась под впечатлением этих сновидений, и ей даже почудилось уже наяву, что кто-то как будто прошептал над нею: «Феникс».

Поглощённая интересами своей исключительно разнообразной умственной и духовной жизни, воспринимая ежечасно новые впечатления, Екатерина совсем было забыла о чудодейственном иностранце. После свидания с ним она послала запрос испанскому посланнику Нормандесу, но для того чтобы узнать, числится ли в королевском войске полковник граф Феникс, надо было получить ответ из Испании, а его пока ещё не было.

Теперь же, проснувшись, она никак не могла отвязаться от мысли об этом человеке. Его лицо ежеминутно представлялось ей, его имя все повторялось и повторялось в голове её, мешая отдаться иным, более интересным для неё, серьёзным мыслям.

Под конец это даже раздражило Екатерину. Снова заснуть она не могла, а потому зажгла свечу и дёрнула за сонетку. На её звонок в спальню вошла Марья Саввишна Перекусихина, неизменная прислужница и самый близкий человек к императрице. Женщина совсем простая и необразованная, обладавшая, однако, природным умом, проницательностью и сметливостью и притом действительно боготворившая свою «матушку-царицу», она пользовалась неограниченным доверием Екатерины, знала все мельчайшие подробности её интимной жизни, знала её душу.

Они виделись ежедневно утром и вечером, когда Марья Саввишна одевала и раздевала императрицу, и в то время между ними всегда происходил обмен мыслей относительно новостей дня. Так как Марья Саввишна существовала исключительно для царицы и жила только её интересами, то в течение дня она очень ловко и обстоятельно узнавала всё, что касалось Екатерины, что так или иначе могло занимать её. Царские приближённые нередко изумлялись всеведению царицы, невозможности скрыть от неё что-либо; виновницей такого всеведения была Марья Саввишна.

Так и на этот раз, одевая Екатерину, Марья Саввишна, полная, румяная женщина неопределённых лет, с добродушным лицом, толстыми губами и очень проницательными серыми глазами, передавала «матушке» самые свежие новости и представляла собою живую утреннюю почту. Но императрица слушала её довольно рассеянно…

— А вы бы, матушка, пожурили светлейшего, — вдруг каким-то особым, многозначительным тоном проговорила Марья Саввишна.

— За что же это? — спросила Екатерина.

— Да уж чудит больно… К причудам его, оно точно, все привыкли, но всё-таки ж причуда причуде рознь… Помните, матушка, докладывала я вам про итальянку-то, про жену этого лекаря да чудодея заморского…

— Ну? — перебила Екатерина, внезапно оживляясь.

— Ведь причуда-то его не проходит… От верных людей знаю: итальянка-то, почитай, каждый день к нему то с мужем, а то и одна ездит. Да и это бы ещё ничего, а вот, говорят, он на сих днях при всём честном народе по Невскому с ней в экипаже проехал…

— Вздор! — воскликнула Екатерина. — Григорий Александрович такого не сделает… Ведь ты не видела, Саввишна, так и нечего болтать попусту…

Но Марья Саввишна ничуть не смутилась.

— Может, того и впрямь не было, да уж одно, что могли такое выдумать люди, — неладно… Никак не след Григорию Александровичу за приезжими итальянками волочиться, и, воля ваша, матушка, а пожурить его надобно…

Екатерина задумалась.

— В амурные дела светлейшего я вступаться не желаю, — сказала она, — а дурить и всякие слухи своими дурачествами пускать ему не подобает — это ты правду говоришь, Саввишна…

Когда Перекусихина вышла, оставив «матушку» в одиночестве, к неотвязной мысли о графе Фениксе присоединилась новая неотвязная мысль о красавице итальянке, так долго, чересчур долго занимающей Потёмкина. Теперь Екатерина вспомнила свои последние встречи с светлейшим и решила, что он находится в каком-то не совсем обычном состоянии. Неужели итальянка серьёзно его очаровала? Но в таком случае его надо избавить от наваждения, не то он и взаправду наделает всяких глупостей…

За такими мыслями застал императрицу её лейб-медик Роджерсон.

— Любезный Роджерсон, — своим ласковым тоном сказала Екатерина, в то время как медик внимательно прислушивался к её пульсу, осторожно держа её руку двумя пальцами и как-то особенно отставив свой мизинец, — я ещё вчера говорила вам, что совсем здорова, а вот сегодня чувствую себя нехорошо: голова болит и какое-то беспокойство…

— Да, ваше величество, пульсация несколько беспокойна, — отвечал Роджерсон, — но это пустое, успокоительные капли вам быстро помогут…

Он подошёл к столу и написал рецепт. Екатерина сейчас же заметила, что он медлит уходить.

— У вас ко мне есть дело? Я слушаю! — проговорила она.

Глаза Роджерсона блеснули злым огоньком.

— Не дело, ваше величество, — сказал он, — а я осмелюсь обратить ваше внимание на действие некоторого человека, шарлатана…

— Вы говорите о графе Фениксе? Я знаю, что он должен очень интересовать вас, — не без лёгкой иронии в голосе перебила его Екатерина. — В чём же, однако, вы его обвиняете?

— В большом преступлении! — воскликнул Роджерсон. — Судите сами, ваше величество. У князя Хилкина заболел головной водянкой единственный сын. Ребёнку несколько месяцев. Меня пригласили на консилиум. Мы все решили, что ребёнок должен умереть, ибо иначе быть не может. Затем явился этот граф Феникс и уверил князя и княгиню, что он отвечает им за жизнь и полное выздоровление их мальчика. Но лечить его у них в доме он не может и требует, чтобы его привезли к нему и оставили на его исключительное попечение. При этом он предупредил, что не допустит даже, чтобы отец и мать, да и вообще кто-либо навещали ребёнка до его полного выздоровления. Князь и княгиня долго не соглашались, но вид умиравшего сына довёл их до крайнего отчаяния, они совсем потеряли голову и совершили безумный поступок — отдали его с рук на руки Фениксу…

— Отчего же это безумный поступок? — перебила императрица. — Я сделала бы то же самое! Ведь вы все, господа медики, приговорили ребёнка к смерти, и он действительно умирал… вылечить его не было никакой возможности… Чувство родителей понятно — утопающий хватается за соломинку… Но соломинка не спасает, а Феникс спас ребёнка… Этот поступок с его стороны большая глупость, но где же преступление?

— Я ещё не кончил, ваше величество, торжественно сказал Роджерсон. — Через неделю Феникс известил князя Хилкина, что мальчик поправляется; через две недели он разрешил князю на несколько секунд увидеть сына. Счастливый отец убедился своими глазами, что ребёнок спасён. Через три недели мальчик был возвращён домой в самом цветущем состоянии, и при этом его спаситель отказался от всякого вознаграждения, объявив, что он делает добро ради добра, а не ради денег…