Лев Жданов - В сетях интриги. Дилогия

Среди общей роскоши и блеска всё-таки превосходили других красотою, целостностью замысла и богатством нарядов четыре кадрили, в каждой по шести пар танцующих.

Первая кадриль — все в домино из оранжевого шёлка, затканного тяжёлыми цветами из чистого серебра. Оранжевые банты из широких лент тонули в волнах кружевных манишек. Пышные манжеты из тех же старинных дорогих кружев оттеняли низ рукавов. Оранжевые шапочки, украшенные серебряными аграфами и кокардами, покрывали одинаково все двенадцать голов. В этой кадрили выступали Анна Леопольдовна со своим заикой нелюбимым мужем, принцем Антоном Брауншвейгским; английский посол, близкий друг императрицы, лорд Финч с Юлианой фон Менгден, доверенной подругой принцессы Анны; брат фрейлины, барон Менгден, вёл графиню Головкину, дочь кабинет-министра; посол Кайзерлинг шёл в паре с богатейшей и хорошенькой княгиней Гагариной; Рейнгольд Левенвольде с княгиней Апраксиной и фельдмаршал Миних с Салтыковой, с кузиной самой императрицы, завершали эту отборную компанию.

Но и для второй кадрили при дворе российской императрицы нашёлся такой же, если ещё не лучший подбор кавалеров и дам. Здесь цесаревна Елизавета Петровна, стройная, прекрасная, напоминающая Юнону, вела в паре юношу семнадцати лет, хорошенького, но хрупкого, как девочка, Петра Бирона, сына фаворита государыни. Апраксин с леди Рондо, брат фаворита, генерал Густав, с Дашковой, маркиз Шетарди, посол Франции, с княгиней Ромодановской, камергер Фридрих Левенвольде с Бутурлиной, Мардефельдт, прусский посланник, с Нарышкиной — следовали за первой царственной парой. Все были одеты в зелёные бархатные домино с золотыми кистями на шапочках.

Слишком полная, с расплывшимся бюстом, маленького роста, но красивая лицом, хотя уж не молодая, герцогиня Бирон в паре с генералом Сергеем Салтыковым вела третью кадриль, наряженную в голубые парчовые домино, расшитые шёлковыми и серебряными цветами. Пышные ленты и серебряные с коричневым кокарды дополняли убор. Остальные пять пар, с генералом Бисмарком, зятем Бирона, впереди, — следовали за почётной парой.

Четвёртая кадриль, — одетая в пурпурные бархатные домино, — слепила глаза сиянием драгоценных камней и жемчуга, которыми были расшиты костюмы. Серебряные с чёрным кокарды и такие же ленты довершали прелесть наряда.

Здесь в паре с родной своей сестрою, генеральшей Бисмарк, первым шёл юноша четырнадцати лет, Карл Бирон, любимый сын фаворита, о котором даже толковали, что рождён он не женою Бирона, а его царственной подругой и только проделана была для света комедия ложных родов со стороны покладистой герцогини…

Сказочно красивой лентой вились эти кадрили одна за другой между кучами лавровых и миртовых деревьев, расставленных в огромном зале в виде боскетов и рощиц… А для довершения обмана в четырёх углах били четыре фонтана, словно в настоящем саду, давая свежесть и рассыпая сверкающие брызги далеко кругом.

Среди зелёных, благоухающих кущ, пользуясь тенью и прохладой, уединялись и ворковали не танцующие парочки молодёжи и даже иные постарше годами, сердца которых больше влекло к нежной беседе, чем к танцам… Масляные лампы и тысячи разноцветных восковых свечей в жирандолях, в канделябрах и люстрах ярко озаряли красивую картину бала. На хорах, кроме музыкантов, толпились те, кто не имел права сойти вниз и смешаться с избранной публикой: младшие офицеры, дежурные по караулам, придворная челядь, шуты, карлы, приживальщики…

Смежные с главным залом богато убранные гостиные также переполнены блестящей придворной знатью. Здесь императрица с князьями Куракиным и Черкасским, с княгиней Ромодановской сидит за карточным столом, ближайшим к раскрытым в зал дверям, и, играя в карты, любуется общей картиной весёлого бала.

Из временного буфета, устроенного в галерее, то и дело появляются гайдуки, негры, камер-лакеи, разнося на подносах прохладительное питьё и фрукты.

Анна, довольная общим оживлением, старалась тоже казаться весёлой, скрывая страдания, которые почувствовала в самый разгар бала. Боли были настолько сильны, что пришлось даже отказаться от танцев, особенно любимых императрицей. Обычные колики в желудке и в печени появились совершенно неожиданно и не прекращались почти ни на миг. Поэтому Анна вела игру очень рассеянно, не радуясь и выигрышу своему, очень крупному в этот вечер.

Когда Бидлоо, врач, заметя бледность больной, проступающую даже из-под густого слоя притираний, белил и румян, шепнул было:

— Ваше величество, право, лучше бы вам соизволить лечь в постель…

На это Анна, сдвинув свои густые брови, шепнула только:

— Оставь… мне лучше…

А про себя подумала:

«Потерплю… помучусь ещё немного… Полночь скоро… ужин подадут, а там и разъезжаться станут… Досижу до конца!.. И то все резиденты да послы глаз с меня не спускают: охота им угадать, долго ли я ещё протяну, одним на помеху, другим на радость!..» И крепится Анна, хотя теперь ясно видно, как сразу осунулось, словно помертвело её полное, ещё красивое, но грубоватое лицо от затаённых страданий…

Смолкла наконец музыка на хорах. Окончен слишком долгий менуэт… Отданы последние поклоны, разорвался цветистый, оживлённый хоровод, и пары рассыпались в разные стороны, очищая зал, где прислуга усыпала пол душистою травой, цветами и затем повсюду были расставлены столы, тоже покрытые искусственным дёрном, поддельными и настоящими цветами, сверкающими, словно на зелени настоящего луга… Такие же одетые искусственным дёрном скамьи окружали столы…

Золотые канделябры, блюда, вазы и приборы красиво выделялись на этом зелёном, бархатистом фоне.

Затем — снова нахлынули гости, заняли места… Блюда подавались одно за другим, без конца… дорогие вина лились в бокалы тёмно-пурпурной и светло-янтарной струёй, разливая в воздухе свой тонкий аромат.

Взяв под руку фаворита, важного, залитого бриллиантами, золотом, Анна обходила столы, умея каждому сказать что-нибудь приятное.

Рябоватое, но ещё красивое лицо бывшего конюха, теперь всесильного герцога, тоже выражало полное довольство. Он вёл себя на этом царственном пиру совершенно как любезный хозяин… и только порою тревожно поглядывал на свою державную спутницу, чувствуя, что нынче рука её тяжелее обычного опирается на его сильную руку и вся императрица вздрагивает порою, словно от озноба.

— Лихорадка, мой друг? — негромко кинул он тревожный вопрос в удобную минутку.

— Да!.. Нет!.. Так что-то… — последовал тихий, мимолётный ответ, и Анна пошла дальше, желая обласкать всех гостей.

Наконец обход закончился. Она с громадным наслаждением опустилась на своё место в начале главного стола. Бирон, сев рядом, дал знак Тредиаковскому, который всё время следил взором за ним и за императрицей.