Лев Жданов - В сетях интриги. Дилогия

В то же время Камынин незаметно, стоя почти за спиной у Бисмарка, что-то шепнул ему.

Не меняя нисколько выражения своего грубого, словно из камня резанного лица, Бисмарк перебил Власьева вопросом:

— А вы посмотрели в той комнате?

И он концом тупого подбородка указал на комнату Бровцына, куда скрылись четыре человека из всей компании.

— Не успели? — переспросил уже нетерпеливо Бисмарк. — Осмотреть!

Гольмштрем и четыре дозорных двинулись туда.

Аргамаков, ещё не успевший отдать своего пистолета, один только заметил движение Камынина, его перешёптыванье с ненавистным немцем.

— А-а… Вот он, предатель! — хрипло вырвалось из груди у потрясённого юноши. — Пёс! Змея…

Блеснуло поднятое дуло, резкий звук взведённого курка прорезал внезапно наступившую тишину. Грянул короткий выстрел.

— Ой! — инстинктивно сгибаясь и тем избавившись от пули, крикнул Камынин как-то глухо, коротко, словно настигнутый зверь.

Густав Бирон, как раз в эту минуту сделавший движение навстречу Бисмарку, схватился за плечо, задетое пулей, миновавшей Камынина.

— Что! Стрелять! — загремел он, испуганный и обозлённый. — Ах, ты, русская собака! Взять их всех… В колодки… Обыскать хорошенько… Ну! — ещё громче крикнул немец-генерал, видя, что его приказание не исполняется окружающими.

Гольмштрем и три-четыре дозорных, понукаемые начальником, сделали было движение по направлению к арестованным офицерам. Но внушённое им чинопочитание не позволяло сразу приступить к расправе, которой ждал Бирон.

— Не смейте нас трогать! — хватаясь за табуреты, за тяжёлые бутылки, сразу подняли голоса заговорщики, видя, что солдаты решатся всё-таки и приступят к исполнению отвратительного приказа, данного им генералом-немцем.

— Мы сдалися… Мы сами отдали оружие! — трепеща, заговорил Ханыков. — Вас мы не трогали… и не хотели… А это… это — предатель, иуда!.. Не позорьте нас, не доводите до последнего!.. Добром мы не позволим позорить себя…

В нерешительности стояли теперь и дозорные, и Гольмштрем, и Власьев, которому Бисмарк приказывал что-то.

Тогда Густав Бирон, наведя на дозорных два пистолета, шипящим голосом отчеканил:

— Я приказал вам, негодяи, связать всех бунтовщиков и обыскать! Вперёд, собаки! Не то перестреляю ослушников!

Курки щёлкнули при взводе.

Двое-трое дозорных потрусливее шатнулись вперёд, к группе арестованных. Остальные дозорные гурьбой колыхнулись за первыми и навалились на стол, опрокидывая его.

Завязалась свалка…

Прошло ещё пять дней.

В ясное морозное утро особенное оживление наблюдалось в одном из главных покоев старого Летнего дворца, занимаемого сейчас Бироном.

Большой стол, в виде буквы «П», был накрыт красным сукном посреди зала. Крылья этого стола были очень коротки, всего на три места. А середина — гораздо длиннее, обставлена была с обеих сторон мягкими креслами с низкими, покатыми спинками. В центре стола — для председателя, самого регента, — приготовлено было особое кресло с высокой спинкой, напоминающее трон.

Небольшой стол для секретаря стоял поодаль, между двумя окнами, где больше свету. Стулья с резными, позолоченными спинками, скамьи, обитые дорогой материей, чинно тянулись вдоль стен. Два больших портрета — Анны Иоанновны и младенца-императора Ивана Антоновича — дополняли убранство этого зала, предназначенного на сегодня для большого совета, созванного регентом.

Сам Бирон в ожидании министров один шагал по залу, опустя на грудь свою тяжёлую голову, заложив руки за спиной, видимо погруженный в глубокое раздумье.

Услышав движение за входной дверью, он поспешил навстречу и с протянутыми вперёд руками встретил фельдмаршала Миниха, который своей лёгкой, ещё молодой походкой вошёл в покой.

— Ваша светлость! — отдавая почтительный поклон, приветствовал регента царедворец-воин, бережно принимая горячие руки Бирона в свои белые и холёные, как у женщины.

— Рад, рад, дорогой мой друг, что вы пожаловали сегодня немного раньше других господ министров!.. Ну что, как? Обдумали вы то, о чём мы с вами толковали? Мысль, вами высказанная, превосходна. Как только её в исполнение привести?

— Да весьма просто, ваша светлость! Нынче же, после допроса, пусть и подпишет принц вот это! — протягивая Бирону сложенную бумагу, сказал Миних. — Если только остальные господа министры согласятся, что так необходимо. Главное — Остерман…

— Превосходно! Чудесно! — пробегая глазами бумагу, похвалил Бирон. — Коротко и вполне все выражено. Лакедемонский язык у вас, признаться надо, дорогой фельдмаршал. Наш «оракул», граф Андрей Иваныч нынче непременно пожалует. Я и покажу ему… А остальные министры…

Бирон, только презрительно махнув рукой, продолжал:

— Можно заранее и указ составить. Вот, кстати, и Маслов! — кивнул он в сторону обер-прокурора Маслова, который в сопровождении Ушакова появился в зале. — Он нынче секретарём. Я ему и прикажу.

Небрежно кивнув головой в ответ на поклон обоих вошедших, Бирон уже собирался подозвать Маслова, когда Миних снова заговорил, слегка удерживая регента:

— Ваша светлость… заодно бы… Пусть и этот лист он же перебелит поживее… Чтобы Остерман не увидел при чтении моей руки. Полагаю: так лучше будет.

— Вы всегда правы! — согласился Бирон и обернулся к Ушакову, который уже отдал не один поклон спине регента.

— Добрый день, мой милейший! Как поживаете? Все ли вы помните, что здесь придётся вам говорить, а?

— Могу ли позабыть, ваше высочество? — с низкими поклонами заговорил сладеньким, почтительным голосом Ушаков. — Дело такое… ай-ай-ай!.. Подумать тяжко! Лишь милость и доброта вашей светлости чрезмерно велики. А то — не словами бы отделаться нашему принцу за все его… Помню… все досконально помню! — прервал сам себя угодник Бирона.

— Хорошо. Преизрядно. Маслов! — позвал негромко Бирон.

Тот быстро подошёл.

— Возьми это, немедля перепиши и положи мне на стол! — протянул он обер-прокурору бумагу, полученную от Миниха. — Устав не забыл принести… подлинный, за подписом?

— Все готово, ваше высочество!

И Маслов почтительно указал на стол, где на председательском месте он за минуту перед тем положил устав о регентстве, извлёкши его из своего объёмистого, уже сильно потёртого сафьянового портфеля.

— Больше ничего приказать не изволите? — принимая бумагу от Бирона, спросил он.

— Нет, ещё указ заготовь… следующего содержания… Ну, как там вначале?.. А потом так: «Понеже его высочество любезный наш родитель желание своё объявил: имеющиеся у него… военные чины… снизложить… а мы ему в том отказать не могли…» Что, хорошо так будет? — обратился с вопросом он к Миниху, который внимательно слушал Бирона. — Как полагаете, генерал-фельдмаршал?