Лев Жданов - В сетях интриги. Дилогия

— Удивительно сильно и удачно сказано!

С самодовольной улыбкой кивнув головой, как бы в благодарность за похвалу, Бирон продолжал диктовать Маслову:

— «…Не могли… и того ради… чрез сие… военной коллегии нашей объявляем… для известия…» Ну, и подпись… «Именем его императорского величества… регент и герцог…» И подашь мне. Я подпишу, когда потребуется.

Пока Бирон диктовал, Маслов карандашом наносил себе в книжку каждое слово. С низким поклоном, пряча книжку, обер-прокурор проговорил:

— Всё будет исполнено, ваше высочество. Можно бумагу переписать?

— Да. Поторопись, пока не собрался совет… — отпустил регент своего пособника, который направился к секретарскому столу и принялся переписывать там бумагу Миниха. А Бирон обратился к фельдмаршалу, самодовольно потирая руки:

— Вот, полдела, значит, и готово. Небо начинает проясняться над нами, не правда ли? Но вы, мой друг, как будто желаете мне что-либо сказать?.. Говорите. Вы знаете: для Миниха у Бирона нет отказу. Все, што только могу…

— Я взываю лишь к справедливости мудрого нашего правителя. Вам уже доложено о решении коллегии по нашему спору с генерал-интендантом, братом вашего высочества… И ныне я…

— Ах… вы про это дело! — невольно поморщился Бирон. — Но что же я тут могу, дорогой наш победитель?! Вы же видели: я умышленно отклонил всякое своё вмешательство… передал тяжбу вашу в коллегию. И она решила…

— Решила несправедливо, ваше высочество! — оживляясь, перехватил речь Миних. Его обычно мягкий голос принял металлический, звонкий оттенок, которого боялись и друзья и враги фельдмаршала. — Коллегия видела перед собою не простого генерала, а брата нашего правителя-регента! И я прошу вас: войдите в дело сами, герцог! Ежели я не прав — готов ответить самой жизнью моею. Но так оставить дело невозможно. Я и то унижен не мало. Лицо, мне подчинённое, столь нагло позволило себе…

— Позвольте и мне уж! — сразу, очень сухо перебил его Бирон. — Коллегия не один человек. Ужли все там настолько боятся задеть меня, поступая по правде? Я сам — раб справедливости и закона. И не считаю возможным слушать обвинения, возводимые на высший военный магистрат из уст… хотя бы и ваших, фельдмаршал! Кончимте лучше на том. Прошу прощенья… Видите: собираются… Мы ещё потолкуем!

Придав своему неподвижному обычно лицу любезное выражение, он поклонился ласково Миниху и пошёл навстречу министрам и другим сановникам, которые один за другим стали наполнять зал, появляясь из входных левых дверей.

— Пусть так… Мы ещё потолкуем с тобою… «любезный друг»! — сквозь зубы пробормотал вслед временщику Миних и тоже двинулся в глубину покоя, где небольшими, отдельными кучками собирались входящие сановники.

Остерман, Бестужев, оба Левенвольде, Густав и Пётр Бироны, Салтыков, фон Менгден, граф Черкасский, Бисмарк, Никита Трубецкой, как генерал-прокурор, Василий Стрешнев, Ромодановский, Неплюев, граф Чернышев, князь Шаховской и сын Миниха, член военного совета, — все были налицо.

Бирон, отдавая всем поклоны, приглашал вошедших занять места у стола. По сторонам его сели Остерман и фельдмаршал Миних. Министры, сенаторы и генералы, по старшинству, заняли остальные места.

Пётр Бирон и Миних-сын с Яковом Шаховским в качестве обер-прокурора поместились на левом крыле стола. Три места напротив, за правым крылом, оставались незанятыми.

Камер-лакеи, закрыв дверь, в которую входили сановники, открыли другую, ведущую во внутренние покои, где сейчас находились принц Антон и принцесса Анна.

Маслов, переписав бумагу Миниха, положил её под рукой у Бирона и стоял позади стула регента, ожидая дальнейших приказаний.

— Уже… готово? — кинув взгляд на стол, спросил Маслова Бирон. — Хорошо. Идите на своё место.

Маслов уселся за секретарским столом, а Бирон, подавая Остерману лист, переписанный Масловым, негромко проговорил:

— Не угодно ли, ваше высокопревосходительство, посмотреть сию бумагу. И скажите своё мнение. А я пока вот подписать здесь должен несколько указов.

И, исподлобья наблюдая за тем, какое впечатление произведёт бумага на Остермана, Бирон привычной рукой стал выводить свою подпись на нескольких листах указов, сложенных у его места небольшою стопкою: «Иоганн… Иоганн…»

— Прочли? Что скажете? — не вытерпев, первый обратился он к Остерману, видя, что тот кончил и сложил лист.

— Я бы и сам лучше составить не мог декларации! — слегка пожимая плечами, отчётливо проговорил канцлер. — Благую меру избрали, герцог.

— Рад, что встречаю одобрение ваше, граф. Именно ваше! Я так и надеялся. Ведь старое все позабыто, не правда ли?

— Можете всегда надеяться, ваше высочество, на меня, как на всепреданнейшего слугу. Вы знаете: человек я смирный… Помню русскую пословицу: ласковый теленок… Хе-хе… А мои уж такие годы, что хочется спокойно молочка попить… И хвори мои тяжкие… Уж не до чего мне, герцог!

— Верю, верю… Однако и вы брыкаться умеете, ваше сиятельство! — стараясь в тон Остерману изобразить добродушную весёлость, заметил Бирон.

— Ну, где уж мне брыкаться с моими ногами… И хожу не то что с палкой, а ещё сына вожу, чтобы поддерживал безногого отца. А кстати… Глаза у меня тоже что-то плохи стали. Чей это почерк знакомый на бумаге? Неужто наш Маслов сочинял? Навострился русачок…

— Д-да… это он переписывал, — уклончиво ответил Бирон, не желая солгать, чтобы потом его Миних не пристыдил при случае. — Но, видите, ваше сиятельство: все уже на местах… Пора и к делам приступить.

Откашлявшись, поправив свой пышный парик и ленту орденскую, регент ещё больше обычного приосанился и по-немецки же, как вёл беседу с Остерманом и Минихом, заговорил, не считаясь с тем, что князь Черкасский и другие из русских сановников плохо понимали чужую речь.

— Господа министры, сенаторы и прочие генералы! Раней всего вам будет объявлен указ о содержании высочайших особ, каковое им приличествует в настоящее время получать из средств казны империи Российской. Но, конечно, вам ведомо, что не того лишь ради собралися мы в столь чрезвычайном и секретном совещании. Многие из вас лично производили дело, а другим сообщены протоколы допросов по раскрытию заговора, удача которого могла повергнуть все государство наше в прежестокую опасность. Карать тех, во имя кого зачиналось злодейское дело, касаться столь высоких особ — мы не пожелаем, конечно, хотя бы ради того, чтобы не нарушить спокойствие всенародное и не ввести соблазна и примера тяжёлого, кои и в прошлом не мало смуты порождали в этой тёмной, полудикой стране. Помимо того, о милосердии памятовать должно. Первая вина — полвины! Да и любовь наша к тем высоким особам превосходит наши опасения, от них пробуждённые. Но… пресечь дальнейшие шаги необходимо! — особенно громко, даже резко проговорил Бирон и остановился, желая видеть, какое впечатление произвела эта часть его заранее приготовленной речи.