Лев Жданов - Третий Рим. Трилогия

Своим подкупающим, искренним, молодым голосом, который также порою рвался и дрожал от волнения, как старческий голос Шуйского, повторил Димитрий старый рассказ о своём спасении. О жизни сперва в России, потом — за гранями её.

— Вот как дело было! — закончил он речь свою. — Коли самозванцем меня величают, где отец и мать мои родные? Пусть назовут мне род мой, имя моё. Сам того хочу. Не покараю никого, кто бы ни пришёл с этим словом ко мне. Как верю я в то, что есмь сын Иоаннов, о чём вам сейчас и свидетельства дал мои, — так верю я в спасение в своё и в то, что не явится человека, который мог бы делом уличить неправду слов моих… А клеветы… наносы… изветы… измены! Вам, отцы владыки, вам, бояре, вам, выборные земские, пуще всего ведомы происки врагов наших и врагов земли! Пришёл я и сел на трон прародительский, волею Господа сел! Сижу на нём — для блага земли и детей моих, коими вас почитаю, до самого последнего. Как Бог повелел, стану править и владеть вами… А князя — судите, как вам Бог и совесть велят. Мы всё сказали.

Вышел Димитрий. И сейчас же, как ответ на его смелую, открытую речь, прозвучал тяжкий приговор князю Василию Шуйскому:

— Смерти достоин изменник и бунтовщик!

Бубны гремят бирючей… Сзывают они народ к месту казни первого боярина, князя Василия Шуйского.

Но там уж, на всей площади вокруг Лобного места, и без того черно от толпы.

Едва протиснуться может отряд стрельцов, окружающий телегу, на которой везут осуждённого к месту расплаты за все его ковы и вины…

Вот он и на помосте. Трясётся весь мелкой дрожью… Вот уж и руки связали… Кафтан сняли парчовый… Рубаху разорвал на шее помощник палача.

А сам заплечный мастер стоит, лезвие топора пальцем пробует.

Шепчет последние молитвы Шуйский…

Вот уж и к обрубку роковому подвели его…

Мысли мутятся в старческой голове… Всё пролетает вихрем: и воспоминания о далёкой юности, и многолетняя борьба за почёт, за власть, и надежды на царские бармы, на обладание землёй… Вот-вот, сейчас, тот, за плечами, что-то резанёт, ударит глухо, переломит, перехватит позвонки, гортань… Кровь хлынет струями из перерубленных жил… И — всему конец… Да что же так медлят… Скорее бы… Скорее!

Крикнуть готов был это слово Шуйский, лёжа лицом на плахе… Но иное он слышит:

— Не руби! Стой… Слово царское… Милость злодею… Прощение Шуйскому…

Гонец пробивается сквозь толпу, которая стихийно раздвигается, путь даёт вестнику милости и прощения…

Взял Басманов, бывший главным распорядителем, указ царский, читает:

— Жизнь дарует царь Димитрий Иоаннович изменнику-князю. В ссылку ссылает его навсегда…

Заволновались толпы.

— Да живёт царь милостивый! Многие лета жив буди царь Димитрий!

Громом прокатились клики… Подняли Шуйского, который омертвел совсем, на ногах не держится. Кафтан надевают ему, шубой окутывают…

Тело ослабло совсем у старика. А ум — не угас… Работает мысль… И в сознании ярко шевелится мысль:

«Помиловал… Живым меня оставил… Так не жить же тебе, мальчишка, за эти минуты смертельные, тяжкие, какие я изведал по милости твоей! Ссылка — не смерть… А смерть — вот тебе ссылка будет от меня единая!»

И Шуйский сдержал своё слово!

Всё, казалось бы, шло так хорошо для Димитрия.

В конце июля приехала на Москву вдова Иоанна, царица Мария, в иночестве старица Марфа, и перед всем народом обняла, признала в новом царе своего воскресшего сына.

Торжественно венчался Димитрий на царство и даже ради этого простил сосланного злейшего врага своего, князя Василия Шуйского, к себе приблизил по-старому…

Блестяще начал своё правление юный царь — милостями, дарами щедрыми, при всеобщей радости и добрых предзнаменованиях природы.

8 мая 1606 года короновал он Марину Мнишек, первую из женщин, священной короной Русского царства и венчался с нею…

Весело справлялась свадьба!

А через девять дней, 17 мая, рано утром, толпа мятежников с князем Василием Шуйским во главе ворвалась во дворец, и час спустя — нагой труп Димитрия, изуродованный, поруганный, валялся на Лобном месте… Во рту у него была дудка скомороха, на животе — грязная маска…

Потом тело выбросили в грязный ров…

Но московские жители, не участвовавшие в убиении, введённые в заблуждение соумышленниками Шуйского, начали волноваться. Рассказы чудесные пошли кругом, связанные с мёртвым Димитрием…

Тогда Василий Шуйский, уже избранный царём голосами нескольких десятков бояр и воевод, приказал разыскать тело.

На Москве-реке стояла башня потешная, выстроенная Димитрием для военных забав, низ которой изображал геенну огненную. В этой башне сожгли тело Димитрия.

Но и того показалось мало мстительному, трусливому старику.

Собрали пепел, лежащий кучей после сожжения, зарядили им пушку, глядящую на запад от Москвы, и выстрелом по ветру развеяли самый прах человека, который называл себя Димитрием Иоаннычем и так быстро воцарился на Руси…

Быстро вознеслась, ярко загорелась и ещё быстрее закатилась эта крупнейшая падучая звезда на тёмном горизонте московской истории…

Но не умер в памяти и в душе народной Димитрий и после того, как развеяли по ветру лёгкий пепел его. Второго «убиенного царевича», Лжедимитрия Тушинского создал сейчас же себе народ.

Так сильно любил он загадочный облик несчастного Углицкого царевича.

Москва от древних лет торговый городок была, таким навсегда и осталась.

Тяжкая пора приспела для всей Московской Руси, начиная с 1598 года, как только, по смерти царя Фёдора Ивановича, последнего из рода Рюриков, воцарился на Москве и над всею Русской землёй Борис Годунов, потомок татарского князька Четая, ближний боярин, любимец и советник Ивана Грозного в его последние годы.

Умный правитель Руси, жестокий Иван IV, так ценил Годунова, что женил своего наследника, Фёдора, на Ирине, сестре Бориса. И тому же Годунову, умирая, Грозный поручил заботу о своём болезненном и слабоумном сыне.

И тогда ещё, после долгих лет опричнины, были на Москве люди, более знатные родом и довольно опытные в деле управления землёй. Но старый правитель недаром десятки лет «рубил густой боярский лес», чтобы царственным росткам его корня не застилали света побеги древних княжеских родов… Знатный опекун мог воспользоваться слабодушием Фёдора, свергнуть его с трона и повести новую династию вместо рода Даниловичей, потомков Ивана Калиты.

Этого Грозный не хотел. И он был уверен, что Борису, татарскому выходцу по крови, в ум не придёт взяться за скипетр. Иван был убеждён, что умный Годунов постарается только сберечь царство для своих будущих племянников, для детей Ирины и Фёдора… И, наконец, если бы Борис и посмел протянуть руку к наследию Калиты, — бояре и князья не позволят выскочке татарскому вознестись над ними…