Лев Жданов - Третий Рим. Трилогия

Захарьины опасались сперва. Знали, каков охотник царь в чужих лесах на куниц-девиц. Но скоро успокоились, когда пересказала им сестра, как ведёт себя он и что толкует ей.

Но всё-таки опечалились.

— Не будет проку из этого! Нешто первые бояре допустят до благого конца… Особливо Глинские, Бельские! Живьём сглотнут.

— Вестимо, не допустят! — подтвердил и старик-дядя, боярин Михаил Юрьевич, после смерти отца их, Романа, занявший место главы семейства. — А впрочем, — поглаживая бороду, процедил он сквозь зубы, — глядя ещё по…

И не докончил, за хлопоты принялся. К митрополиту заглянул, к Адашеву удосужился, хотя тот и много боярина моложе, да очень его царь за последние дни возлюбил!

События быстро одно за другим пошли, словно с горы покатились.

Поздняя осень стояла, когда в один из светлых тёплых дней Иван, заглянув к Захарьиным, по обыкновению, ушёл с Анастасией в сад, в беседку, увитую хмелем, жгуты которого и поредели и пожелтели теперь.

После первых фраз Иван, зорко глядя в лицо девушке, вдруг произнёс:

— Настенька, а ведь я нынче прощаться приехал…

— Что ты, государь? Что ты, Ванечка?.. Да почему? Далеко ль, надолго ль едешь? Уж не в поход ли? Скажи скорее…

Спрашивает девушка, а у самой голос дрожит, слёзы градом из глаз так и посыпались. Скатываются на грудь высокую, что дышит тяжело и порывисто.

— В поход?! Эко што вывезла! Вот и видать: разум-то короткий, девичий. Кто же не знает, что по осени в поход не собираются, спустя лето по малину в сад не хаживают. Весной да зимою походы все. А осеннее дело — иное… Свадьбы! Придёт Покров — веселье со дворов! Венцом парней и девок кроет, покрывает… Вот оно што!

— Не пойму я речи твоей, Ваня… Какой венец? Чья свадьба?

— Моя, вестимо. Не век же мне голубей гонять, чужих, белых лебёдушек подлавливать. Свою пора завести.

— Ты, Ваня… Ты, государь, женишься?..

— Надо! Года такие пришли… В животе и в смерти Бог волен. Нельзя мне сиротой землю оставлять. Умру — моим пусть детям престол будет, не дядьевым сынкам. С них и ихнего довольно!

— Умрёшь? Женишься… Да не мучь… толком говори…

— И то толкую ясно. Жениться задумал. Если бояре, вороги, изведут раньше времени, чтоб хоть семя моё осталось… Что ж молчишь? Не спросишь на ком? Али знать не охотишься?

Но Анастасия, ухватясь за край скамьи одной рукой, чтобы не свалиться от налетевшей слабости, сидела, не говоря ни слова.

— На цесарской сестре женюся. Уж и посольство вернулось… И персону её мне прислали… Пригожа на диво. И вено богатое даёт цесарь!.. Да что с тобой? — спросил он, видя, что девушка как-то мягко, мешком, валится со скамьи на землю.

Подхватив её, он опять усадил обомлевшую красавицу, ворот ей распахнул, в чувство привёл.

А сам глядит всё, вглядывается.

— Вижу, вижу: неложно любишь меня!.. Да ведь и не расстанемся мы… Пошутил я…

Девушка, сразу оживясь и порозовев, подняла свой кроткий взор на красавца-царя.

— Не понимаешь?.. Я женюсь… Тебя за кого-нибудь из похлебников моих замуж выдадим… Так лишь, для прилику… И будешь ты, моя лапушка, век со мной! Согласна ль?..

— Государь, что спрашиваешь? Видишь, на всё твоя царская воля! Только не жилица я на свете. Ты счастлив будь с государыней-царицей твоей богоданной… А я… Я в монастырь уйду… За вас Бога молить, за счастие и долгоденствие ваше!..

И каждое слово, каждый звук её голоса звучали такой правдой и тоскою, что слёзы выступили на глазах впечатлительного юноши.

В неукротимом порыве схватил он девушку в свои могучие объятия и тоже искренно, горячо зашептал, откинув всякое притворство, всякое выпытыванье.

— Не плачь, лапушка! Отри слёзы, кралюшка. Ласточка ты моя сизокрыленькая, щебетушечка весёлая. Повеселей, защебечи по-старому!.. Ни на ком, окромя тебя, не женюсь. Ни с кем не повенчаюсь. Ты моя наречённая. Царица богоданная!.. По гроб жизни. Вижу, верю, что не царя во мне — меня самого любишь. И мне ты мила же!

Но девушка хотя и ожила, слыша речи такие заманчивые, от которых голова кружилась и дух захватывало, всё же грустной осталась.

— Да что, ты всё не веришь мне? Шутил я раньше, а сейчас правду говорю… Хошь крест целовать!..

— Верю, милый, верю, желанный… Верю, Ванёчек, красавчик мой ласковый… Да не о том я думаю теперь! Ты не обманываешь. Да другие не позволят. Вся родня твоя вельможная, горделивая!

— Энто кто же? Глинские да Бельские? Не послушаю я их!.. Уж была речь. Кроме них, все рады, что я близ тебя таким тихим стал, свои прежние повадки позабыл. И сам отец митрополит хвалит тебя же. А до Бельских мне и дела нет. Хотя и дядевья, да не свои они, — литовцы. Им бы славы да корысти всё. А у меня и так всего довольно. Я царь всея Руси! И могу по моему хотенью невесту брать. С митрополитом уж говорено. Всё по чину сотворим, чтобы зависти да обиды боярской не было. И сбор девок-невест по царству. И смотрины. А выберу я тебя! Так и знай!..

И слушая его, грезила наяву девушка, опаляемая жаркими поцелуями Ивана.

Всё вышло по слову юного царя, причём он совершенно не замечал, что важнейшие его решения внушаются ему осторожно со стороны митрополичьих покоев.

Ещё в конце 1546 года, о Рождественском посту, заявился к митрополиту Иван со своим словом государевым о женитьбе, как уже не раз и раньше здесь было толковано.

На другой же день митрополит Макарий отслужил торжественный молебен перед древней чудотворной иконой Владимирской Божией Матери, в Успенском соборе, заложенном ещё в 1326 году руками святого митрополита Петра, одного из устроителей Московского царства. Полтора века спустя, в 1471 году, другой святитель, Филипп, воссоздал из камня весь храм, собрав много казны на святое дело. Сам святитель был погребён в обновлённом храме раньше, чем великий итальянец-зодчий Аристотель Муроль отстроил эту прекрасную усыпальницу первосвятителей московских и всея Руси.

Создание исторического храма, как в первый, так и во второй раз, сопровождалось рядом чудес и знамений. Как бы отметить желал рок, что с построением стен храма связана судьба царства. «В декабре того года, — пишет летописец, — егда покори великий князь новгородских крамольников и, повернув на Москву, повёл свозить камень на церковное строительство, явися на небеси звезда велика, а луч от нея долог вельми, толст, светел, светлей самой звезды. А конец луча того аки хвост великия птицы распростёрся. А по Крещении друга звезда явися хвостата над летним Западом; хвост же ея тонок, а не добре долог, а первыя звёзды луча — будет темнее».

Значит, две кометы сияли по вечерам с неба, озаряя вновь заложенный храм, пророча славу.

Здесь-то собрались по зову Макария все бояре, даже опальные. Из собора к себе митрополит со всеми зваными прошёл и объявил, зачем собрал их.