Лев Жданов - Третий Рим. Трилогия

И, погладив седую редковатую бородёнку, Щелкалов заговорил:

— Так, так… По-старому всё идёт, катится, словно воз с горы. Никто не тянет, да и помехи ему нет прежней. Вот и ладно оно кажется. Государь наш благоверный, видать, и сам в митрополиты али в патриархи возжелал, как теперь на Руси учреждается, всё по воле нашего преславного правителя… Раненько подымается государь, чуть не до свету. Тут — молитва. Отец духовный со крестом приходит. Икону выносят, какого святого чтут в сей день… Водой святою совершают кропление царя и покоев его. Там к царице идёт царь со здорованьем и вместе к заутрене шествуют. Часу в шестом утра — служба кончается. Бояре ждут государя, ближние, кто на поклон являться может, в покои царские. Тут до девяти время проходит. В девять сызнова к обедне, до одиннадцати. Там трапеза большая, после отдыху, от полудня до часу. Сон после трапезы до трёх часов. В баню потом либо куда на реку, поглядеть боёв кулачных, медвежьей травли изволит государь. Отдых потом до службы до вечерней. По вечерне — с царицей сидит государь сызнова, в покоях в своих. Песни поют сенные девушки, шуты тут, карлицы забавляют государя, тешат пресветлого. А тамо — и на опочив пора…

— Так без отмены безо всякой изо дня в день? Когда же царь дела свои делает?

— И, чего захотел! А правитель у нас на что же? Его светлая мочь, ближний боярин, великий конюший, наместник царства Казанского и Астраханского… Он всё ведает.

Знаешь сам: шести дней по смерти Грозного царя не минуло, сумел он к Шуйским подбиться, дружка нашего, князя Богдана Бельского далече сослать… А там — и Шуйским черёд пришёл… Всех, почитай, с Москвы сослали. Ивана Петровича в пути изловили, не чаявши, да на Белоозеро, стратига, воеводу преславного… А Андрея Иваныча в Каргополь… Да там скоренько и отошли обое. Сказывают, удавить их повелел потихоньку боярин-правитель… Без суда, Бога не бояся, людей не стыдяся… И весь род ихний, Татевых князей, Урусовых, Быкасовых, Колычевых — кого куды послали, по городам, от Астрахани до Вологды. Простых людей казнили много…

Да на что уж князя милого, Ивана Мстиславского, кого и Грозный царь всю жизнь свою щадил, иным не в пример, — и того зачернил перед царём Годунов, сослал, насильно постриг в обители Белозерской, Кирилловской… Головиных, Воротынских — всех развеял… Один стоит у трона, когда послы к царю являются. Бояре и князья — поодаль сидят. Царь — тот безгласен на троне, всё яблоко державное да скипетр разглядывает да улыбается. Борис привет принимает и ответ на него послам даёт. Да чего… знаешь сам: митрополита — старца Дионисия, столь учёного и праведного мужа, за его заступку перед царём, что о Шуйских жалобился, правителя обличить смел, — и святителя Годунов с престола согнал; его вместе с тёзкой твоим, с Варламом Крутицким, — по монастырям заточил! Как смели заодно с ним не петь! И дружка своего, Иова Ростовского, потаковщика ведомого, не то в митрополиты — теперь и в патриархи усадил… Задарил патриархию Константинопольскую, — добился чести. Может не то владыкой-митрополитом — патриархом всея Руси по-своему править… А сам и жён не щадит… Княжну Мстиславскую заточил безвинно в обители, малютку Евдокию, дочку Марии Владимировны Старицкой, — умертвил, а мать постричь велел… Да и не перечесть всего… Только шито да крыто свои дела делает… По-воровски, не по-царски, как покойный… Вот и не знают многие, славят правителя за его благочестие, за доброту фарисейскую…

— Господи, Господи! — с сокрушением вздохнул Варлаам. — Слыхали мы тут много. Да всё не верилось. А уж коли ты говоришь…

— Зря слова не молвлю, знаешь меня. И на очах у меня всё творится. От кого-кого, от нас с братом концов не схоронить… Иные тоже знают многое, да молчат. Нет в царстве сильнее человека, чем правитель. Он с родом своим может в месяц единый сто тысяч ратников на поле выставить… Казной — мало чем царя беднее… Половину доходов земли именем царским себе пожаловал… И задумал он тут своё дело последнее, самое богопротивное!

— Сказывай, сказывай… Охота знать, как оно там было? И верно ли всё, что тут молва доносила в обитель нашу тихую?

Варлаам даже ближе подвинулся к гостю, и глаза его загорелись огнём любопытства.

Митя-сирота всё ловил своим молодым острым слухом, хотя и не двигался с места, как будто застыл, окаменел там.

— Всем давно явно обозначилось, чего желает Бориса душа ненасытная. Мало ему власти царской, отродью татарскому, коего все в рындах давно ли видели, в самом рабском унижении! Теперь и бармы, и шапку Мономахову норовит похитить, как власть над землёй в руки взял.

Нужды нет, что писать, читать плохо смыслит, лукавством всё взял! Очистил путь перед собою. Между троном и Борисом — один царь стоял, хилый, слабоумный, да отрок во Угличе… Потому, по всякому правилу, Димитрий — наследник трона, коли не дал Бог государю сыновей доселе… Вот и надо было последнюю былинку затоптать… Чиста чтобы дорога стала… А в Угличе государыня вдовая уж и совсем притихла. Раней от сыновнего имени пыталась было образумить Бориса. Писала как бы от царевича: уймись-де, кровопийца! А тут, как взял Борис власть непомерную, совсем напугалась государыня, вдовица сирая. Притихла. Видит, на пасынка плоха надежда: обошёл его правитель! Недаром всё с волхвами да со звездочётами якшается… Только уж теперь он на Углич походом пошёл. Будь не такое дело его высокое, что рядом с царём стоит, — сам, поди, не побрезговал бы, руки в крови неповинной смочил бы. Да не под стать. Пришлось своих на совет звать: как от «углицкой помехи» — как сам называет — им, Годуновым, поизбавиться? Тогда, мол, и в царстве покой настанет. А умрёт Фёдор — смуты не станет никакой… И порешили они на совете своём дьявольском то, что и совершилось потом… Изо всех — один нашёлся Годунов не разбойник: Григорий Васильич, дворецкий царский. Стал другим навстречу говорить: «Что-де, мол, удумали? Царское семя губить! Извести младенца невинного!» А ему Борис на ответ: «Вот, слыхал, поди: строит из снегу младенец изображения наши… Твоё и других, а меня — выше всех… И сабелькой рубит руки, ноги тем «боярам снеговым», а мне — всё по шее норовит… И приговаривает: «Подрасту, так и будет всем Годуновым, когда на царство сяду… А Бориске — первее всех!» Или того хочешь? Выбирай! А уж если не помощник ты роду, то прочь иди. Да не мешай хотя!» Так и отошёл от них Григорий Васильевич… А Борис ещё прибавил: «Недели нет, как похвалялся царевич: «Еду сам на Москву, челом стану бить брату-государю, на Годунова пожалуюсь. Погляжу: меня задавить не прикажет ли, как Шуйских князей?!» Коротко сказать, так всё поджёг, что терпеть нельзя. И стали искать: кто бы на злое дело пошёл?