Сергей Сергеев-Ценский - Первая мировая. Брусиловский прорыв

Подождав ещё несколько минут, после того как Грибов и разведчик уползли, и превозмогая своё нетерпение, я отправился вслед за ними. Но не прополз я по сделанному в стоке проходу и нескольких шагов, как моя рука натолкнулась на подошву сапога Грибова: проход ещё не готов. Что делали Анисимов и Голенцов, я, конечно, не знал. Оставалось терпеливо ждать, а сомневаться в быстроте нерешительности их действий не приходилось.

У немцев по-прежнему тишина ничем не нарушалась. При мерцающем свете дежурных ракет, регулярно вспыхивающих и вышине, я не заметил разведчиков — так хорошо они применились к местности.

Тревожных сигналов от Анисимова не было, но и проход что-то не двигался вперёд: сапоги Грибова неподвижно лежали перед моим лицом. Стеснённый справа и слева проволоками и видя их над собой, я невольно представил себя в мышеловке. Но присутствие моих товарищей разведчиков, людей надёжных во всех отношениях (сапог одного из них я чувствовал под рукой), успокоило меня. С облегчённым сердцем взглянул на часы: из плана мы не вышли, а следовательно, нет и причин для волнения.

Наконец сапог Грибова начал медленно отходить от моей руки — упругим движением тела разведчик продвинулся вперёд. Я проделал то же самое. Некоторое время мы попеременно то продвигались на несколько шагов вперёд, то долго, как казалось мне, лежали в ожидании, пока, наконец, сапог Грибова не двинулся вправо. Подняв осторожно голову, я увидел, что проволоки мы проползли. Прямо передо мной лежал Голенцов, а Грибов правее, разведчик отползал влево. А где же Анисимов? Голенцов напряжённо глядел в сторону окопов. Я понял, что Анисимов прополз к траншее немцев.

Но вот, сделав мне жест рукой, Голенцов неслышно двинулся вперёд. Теперь я знал, что Анисимов уже в траншее и Голенцов ползёт, чтобы спуститься в неё и прикрыть Анисимова слева. Я двинулся за ним на расстоянии, как было условлено, десяти — двенадцати шагов.

Через некоторое время я увидел, как длинное тело Голенцова всползло на бруствер и быстро исчезло в траншее. В момент, когда я спускался туда, до моего напряжённого до крайности слуха, несмотря на громкое, как казалось мне, биение сердца, донёсся слабый звук справа, как будто лопнула туго натянутая ткань: Анисимов выполнил свою задачу.

Перекинувшись в траншею, я, конечно, Голенцова там не застал, осторожно пошёл вправо и нашёл разведчиков, раздевавших убитого немца. Затем Голенцов, легко подняв то, что минуту назад было человеком, пронёс его мимо меня и, быстро вернувшись, с моей помощью надел мундир немецкого солдата, его каску, взял винтовку и стал на место наблюдателя. Анисимов в это время ушёл вперёд. Я посмотрел на часы: до прихода патруля оставалось минут десять — двенадцать. С бруствера послышался шорох, свесилась рука и дважды взмахнула вперёд и назад: Анисимов изготовился к дальнейшим действиям и давал знать, что всё спокойно. Отойдя несколько шагов назад, я спрятался в тени на ступеньке траншеи. Пока всё шло хорошо. Прислушался: кроме обычных звуков ночи как с нашей стороны, так и с немецкой, ничего особенного не слышалось.

Я с удовлетворением отметил, что моё сердце билось теперь хотя и чаще, чем обычно, но ровно и спокойно. У меня родилась твёрдая уверенность в благополучном выполнении поиска. Однако ждать оставшиеся минуты было необычайно тягостно, и я то и дело смотрел на часы. Но это мало помогало: минуты тянулись и тянулись, длинные, как бесконечность, в то время как хотелось, чтобы они летели с быстротой ветра. Наконец вдали послышался знакомый и долгожданный размеренный топот солдатских сапог по настилу: приближался патруль. Наступал решающий момент. Но вместо возрастающего волнения я почувствовал себя легко и свободно: ещё несколько минут — и всё будет кончено.

Невидимый в тени окопа, я слышал нарастающее топанье, наконец два неясных силуэта вышли из-за излома траншеи и неторопливо приблизились к Голенцову. Остановились. Негромкая команда. Но... рука «наблюдателя» молниеносно выбросилась вперёд и, сжав горло солдата, бросила его на землю. В то же время крылатая тень, возникнув на бруствере, упала на другого немца и опрокинула его: это Анисимов накинул полотнище палатки на голову унтер-офицера и сбил его с ног.

Перескочив через Голенцова с его противником, я схватил за голову немца, полузадушенного Анисимовым, и, легко разжав ему челюсти, яростно засунул тряпку в раскрывшийся рот. Подняв ошеломлённого врага, мы быстро связали ему руки на груди. Унтер-офицер, в полтора раза выше и толще Анисимова, оторопело водил глазами. Повелительным шёпотом я сказал ему по-немецки несколько точных и ясных для него слов. Немец вытянулся: сказалась привычка безропотно повиноваться офицеру.

К этому времени Голенцов уже управился с солдатом и, не задерживаясь, пошёл к тому месту, где мы входили в траншею. Анисимов, дав пленному знак, пошёл за Голенцовым. Немец, опасливо озираясь на распростёртое тело солдата, с готовностью двинулся за Анисимовым. Я шёл сзади, прикрывая отход и помогая пленному набирать необходимую скорость.

Кое-где практиковался тогда способ с наименьшими усилиями доставлять захваченного пленного: его подкалывали. Потеряв некоторое количество крови, пленный слабел и в дальнейшем обычно не сопротивлялся. В команде Муромцева подобные приёмы не находили применения, так как он считал их недостойными русского солдата. Кроме того, часто случалось, что впопыхах пленного подкалывали слишком сильно, в результате притаскивали только его труп, теряя попусту усилия многих дней, а иногда и людей.

Наш пленный шёл быстро. Когда вышли на уровень прохода, с бруствера протянулась железная рука Голенцова, схватила немца за воротник, так как со связанными руками сам он не мог вылезть из траншеи, и, как мешок, втащила его наверх. Голенцов пополз к проволокам. Понятливый пленный пытался сам передвигаться на коленях. Тряпка во рту мешала ему правильно дышать, и он сильно пыхтел и сопел, но усердно передвигался вперёд. Анисимов полз рядом с пленным и помогал ему. Мне казалось, что они двигаются слишком медленно — так хотелось скорее пройти немецкие проволоки и очутиться в своих окопах. Тем не менее пришлось оставаться на бруствере и ждать, пока Анисимов и пленный не скрылись в проволочных заграждениях.

Было пока спокойно: немцы ещё ни о чём не догадывались. Наш поиск почти закончен, пленный есть — задачу свою мы выполнили. Однако торжествовать ещё рано: мы должны возвратиться без потерь. Кинув последний взгляд на немецкую траншею, я пополз к проволокам. Когда миновал их, Анисимов и Голенцов уже ушли с пленным. Я остановился в нашей яме, ожидая отхода Грибова с разведчиком, а затем Серых с его группой.