Георгий Полилов - Андрей Боголюбский

— Так я ж...

— Что ты ж?

— Так я ж к тебе с тем и шёл, чтоб о твоих пожарах потолковать.

— Потолковать! О моих пожарах! Разумеешь, чай, сам, чьи пожары, кто в них повинен. Или, скажешь, не ты, а я в них повинен?

— Не в том дело, кто повинен, — пролепетал посадник, — а в том дело, как быть!

— Ты ль меня спрашиваешь, как быть? Так кто ж ты таков? — закричал Пётр, с мучительным наслаждением давая наконец полную волю всему, что вздувало ему сердце. — Кто ж ты таков, леший тебя перешиби! Посадник ты московский или ты мокрица давленая ? Кому ж и знать, как не посаднику, как город устеречь? Где твой городовой снаряд? Где твой городовой полк? Кто у тебя на посаде сотский?

На Москве — по малости посада — ещё не было тысяцкого, а был только сотский, под рукой у посадника.

— Сотский? Кто у меня на посаде сотский? Дубовый Нос у меня сотский. Бахтеяр.

— Дубовый Нос! Бахтеяр! — с издёвкой в голосе повторил Пётр. — Бахтеяр да ты, ты да Бахтеяр — хороша двойка!

Бахтеяр, больше известный под кличкой Дубовый Нос, был первый на посаде богач, нажившийся на пивоварстве. Он продолжал промышлять пивом и теперь, а заодно давал деньги в рост и резал своих должников огромными, лихвенными поборами. Зажирел он до такой степени, что его короткие, оплывшие ноги, все изъеденные язвами, еле передвигались.

— Хороша двойка!— повторил Пётр. — Где ж у вас с Бахтеяром городовой снаряд?

— Чай, у Бахтеяра в погребу.

— В пиве отмокает?

— Пошто в пиве?

— А то в чём же? Велик ли у тебя полк? Сколько посадских можешь скликать? Сколько слобожан?

— Сколько слобожан? Да числа-то давненько не бывало. Нужды-то, сам знаешь, не было.

— Пришла нужда! — перекрикнул Пётр. — Тресни сотского шкворнем по пузу. Пусть достаёт снаряд. Пусть наряжает биричей. Пусть скликает всех — численных и нечисленных. Всех как есть. Сказывай поход.

— Поход? Куда поход?

— Куда? В Кудрино, вот куда.

— Как же распоряжу, когда снаряд-то...

— Как хочешь, так и распоряжай. А не то голову прочь! И тебе и Дубовому Носу! — Пётр провёл рукой но потному лбу. — Снаряд! — передразнил он. — Чай, с наряд поизржавел да поистлел у тебя хуже твоих ходилок! Свой снаряд даю. Свою челядь даю, всю какая на дворе будет. Под твой ответ... Что зубом запрядал? Чтоб сегодня же до заката весь твой городовой полк был в Кудрине! Слышал? Не своим именем сказываю — дружина тебе велит. Слышал?

— Кто ж поведёт полк? Мне-то где ж по моей убогости.

— Тебе-то! Тоже, посадник!

Пётр побледнел и сморщился так, будто кто защемил ему сердце клещами.

— Сам поведу полк! — выкрикнул он изменившимся голосом, держась за грудь. — Ступай.

Когда, поотдышавшись, он вызвал оружничего, тот на его вопрос ответил, что боярский снаряд исправен и весь цел, а мужеской челяди на дворе восемь душ, сам оружничий — девятый.

— Восемь? Как — восемь! Где ж другие?

— Двадцать душ со старостой ушли с рассвета на Сходню тамошний клин орать, да боронить, да огородом огораживать, как тобой, осподарем, велено.

— Велено! Двадцать душ! А остальные где ж?

— В Кудрине, чать, душ сорок осталось.

— Сорок! А ещё-то остальные?

— Да ещё-то никого и нет.

— Как — нет? Где же?

— Не ведаю. Поразошлись.

— Маштак на дворе?

— Нет.

— А он где?

— Не ведаю.

— Как не ведаешь? О Маштаке не ведаешь?

— О Маштаке. Он с утра как от тебя, от осподаря, ушёл, так с той поры на дворе и не бывал.

— С утра?

Вскоре после полудня и началось то самое, чего при всём старании не перескажешь подряд, не скуёшь в одну цепку, потому что происходило это во многих местах зараз, а иногда хоть и не зараз, но так, что не поймёшь, где началось раньше, где позже и откуда куда перекидывалось.

В посаде вплоть до обеденной поры всё было тихо.

Старуха Воитиха, вдова, вязея, чулочница, что жила наискосых от московского сотского Бахтеяра, видела со своей завалинки, как в обед прибежал к Бахтеяру из города посадничий слуга. В этом не было ничего удивительного: у посадника с сотским, всё это знали, было много общих дел.

Вслед за тем Нехорошко Картавый, захребетник Дубового Носа, спасавшийся за его хребтом от боярских поборов, лучший его пивовар, а заодно сборщик вир и продаж, вывел Бахтеяра под руку из дома и повёл в город, к посаднику.

Это показалось Воитихе странным: всем было ведомо, что Дубовый Нос из-за своих язвенных ног выходит со двора только в очень редких, особенных случаях. Озадаченная Воитиха поманила к себе соседку, другую посадскую старуху, по прозвищу Тулка, тоже вдову, известную тем, что лучше других старух умела заговаривать зубную скорбь и была самая удалая на посаде ткачиха, ткавшая скатертные полотна и для боярского двора. Соседки долго обсуждали, что бы мог значить выход сотского.

Захребетник Нехорошко Картавый рассказывал впоследствии, что слышал своими ушами, как посадник с Бахтеяром советовались, кого наряжать в биричи. Дело было для обоих новое. Они сомневались, посылать ли биричей только в вольные слободы и селища или и в боярские и в княжие сёла, и какие слова биричам кликать, и не надо ль для княжих сел просить огнищаниновой помощи, потому что всем княжим сёлам он, огнищанин, голова. Думали, по словам Нехорошка, сначала вдвоём («оба срамны и увечны», как выражался тот же Нехорошко), потом втроём с огнищанином. Думали долго (а время-то шло). Напоследок решили нарядить биричей двадцать три души, самых молодых ребят, — из посадничьих да из огнищаниновых рядовичей, то есть из их вольнонаёмных челядников да из Бахтеяровых людей: Дубовый Нос обратил к тому времени в своих слуг уже немалое число задолжавших ему московлян.

Бахтеярова изба на посаде была и съезжей избой: там, на Бахтеяровом дворе, бывал правёж, то есть суд. Там стоял рядом со стопой пустых, опрокинутых пивных котлов деревянный козел, на который саживали провинившихся, когда бивали их кнутом или розгами. Здесь же через Нехорошкины и Бахтеяровы руки плавились в княжую казну виры и продажи [44] Мелкие штрафы в пользу князя. .

Вот тут-то, около этой хорошо знакомой московлянам избы, и стали сбираться биричи. Когда все они оказались налицо, Дубовый Нос выволокся на крылечко и приказал им, чтоб шли по всем слободам и сёлам, но княжим и по некняжим, по боярским и по небоярским, по всем, кроме Кудрина, и чтоб скликали сюда, на посад, к съезжей избе, весь мужеск пол, опричь младенцев и обветшалых старцев.

Исполнение этого Бахтеярова приказа задержалось несколько по его же собственной вине. Дело в том, что в ту самую ночь, когда были пожары, у Дубового Носа на огороде, на семи кострах, в семи подвесных медных котлах, варилось пиво. Поспело пиво лишь к тому Часу, когда Бахтеяра позвали к посаднику. Сотский, пока беседовал с посадником, не переставал вспоминать о пиве: всё беспокоился, как бы оно, простояв слишком долго в медных котлах, не стало медновато. Поэтому, воротясь от посадника домой, он первым долгом велел слугам перелить пиво в дубовые, врытые в землю чаны. В чанах под дубовыми же крышками пиво выстаивалось, покуда не остынет, а потом уж, остылое, разливалось по бочкам. А чаны, перед тем как горячее пиво в них вливать, надо было опалить изнутри соломой, чтоб не отдавали старой пивной прокисью. Бахтеяр строго-настрого приказал слугам (и тем, что в биричи были наряжены), чтоб не уходили со двора, покуда не опалят всех чанов и не перельют всего пива из всех котлов в чаны.