Георгий Полилов - Андрей Боголюбский

Задумчиво взглянул на верного слугу Андрей.

- Сейчас не назову тебе, куда идти мне хочется… Сперва сам обсужу, а там и с тобой перекинусь мыслями…

- Что ж?! Твоя княжая воля… Куда идти поволишь, туда и пойдём, - недовольно пробурчал Михно, раздосадованный недоверием своего властелина.

Чуткое ухо Андрея уловило недовольство в голосе своего верного дружинника.

- Поздно, ночь на дворе… - продолжал Михно. - Спокойной ночи, господине!

- Пожди! - коротко заметил Андрей. Поднявшийся было мечник, снова опустился на лавку.

- Сколько у нас дружины?

Михно стал пересчитывать по пальцам.

- До трёх сотен немного недостанет…

- Поди, чай, обленились бездельем?..

- С жёнами сидят по домовушам… Аль красных девок у киевлян воруют…

- А коль нужда в них случайно приключится?..

- Забавы все свои сейчас же побросают… Аль дружину ты свою не знаешь, княже?

- Понаблюди, Михно! Кажись, скоро понадобятся мне они…

- В любое время, княже! Повели ударить лишь в било… Вмиг соберутся все на княжий двор в доспехах бранных.

- А кони? - нетерпеливо спросил Андрей.

- Стреножены в лугах пасутся… За ними не станет дело.

- Зажги щепец!

Дружинник бросился исполнять приказание. Опочивальня осветилась слабым светом тонкой липовой лучины. Запахло лёгким дымком.

- Идти, что ль, спать? - спросил мечник.

- Теперь иди! - решительно проговорил князь. - На молитву встану. Акафист Пречистой Владычице прочту… Она укажет путь мне… Об утре свидимся!..

Михно низко поклонился князю и вышел из горницы.

Князь Андрей плотно притворил дверь, зажёг от щепца тоненькую восковую свечу, потушил лучину и опустился перед аналоем на колени.

Молился он жарко, прерывая молитву земными поклонами, глубокими вздохами. Светлый месяц выкатился в небо большим шаром, заглянул в узкое слюдяное окно опочивальни, когда князь, окончив чтение акафиста, поту шил свечу и пошёл на отдых.

Мечник был холост.

Выйдя от князя, он направился в сборную избу, где жил вместе с другими холостыми дружинниками.

Они сидели за ужином и при входе Михно поднялись с мест. В нём они чтили княжего любимца и считали за старшего.

Недовольство на князя исчезло у мечника.

- Набивайте плотнее брюхо! - шутливо обратился он к сидящим. - Не ровен час, как бы в поход не уйти…

Дружинники переглянулись.

- Во всяко время готовы сложить за князя головы! - бойко ответил один из них.

- А, это ты, Фока! Молод ещё, а рвёшься в битву.

- Кровь говорит… У нас в Царьграде каждый мальчишка на брань идти готов…

- Забыл я, брат, что ты из Царьграда.

- Царьградским был мой отец… Я здесь родился, на Руси… Я русский, - возразил Фока, красивый молодой дружинник с чёрными вьющимися волосами.

- Пусть будет так, тем лучше! - проговорил мечник и сел ужинать.

- Нацедите-ка мне, молодцы, кубок браги! - продолжал он. - Михалка, ты, поторапливайся!

Рослый дружинник, с небольшой русой бородой, зачерпнул ковшом из чана браги и подал старшему.

- Во здравие князя и ваше, друга! - громко проговорил последний и осушил чару до дна.

- И впрямь мы заутра в поход идём? - спросил Василько, небольшого роста, кряжистый парень.

Михно спохватился, что сказал лишнее.

- Я пошутил… К чему нам мыслить о походе? Аль в Вышгороде плохо живётся?.. Всего вдоволь…

- Тоскливо без дела ратного, - заметил Фока. - Не землю ж нам пахать!

- Мы пахари, да только мечом… - отозвался угрюмый Глеб, поседевший в боях.

Долго ещё говорили и рассуждали между собой дружинники, не переставая наполнять кубки холодным пенником и брагой.

Лучину не засветили: запрет от князя был, чтобы хмелевые люди ненароком не сожгли сборной избы.

После короткой молитвы дружинники полегли по лавкам, на полатях, кой-кто из них выбрался наружу.

Тёплая майская ночь позволяла спать на земле.

Василько с Фокой лежали рядом под развесистой яблоней. Они подостлали под себя конские потники, прикрылись азямами [48] Азям - верхняя мужская одежда с узкими рукавами. , но сон бежал от глаз.

Молодые люди охотно пошли бы в село, но, помня строгий наказ князя не покидать на ночь сборной, боялись ослушаться.

- Ты, Фока, помнишь своего отца? - спросил Василько.

- Немного помню… Его убили, как мне шла лишь пятая весна. Рослый такой, весь почерневший от солнца был он… Воякой славным звали.

- Слыхал я, что половцы до сих пор трясутся, услыхав его имя… А мать твоя?

- Здесь, в Киеве, живёт с сестрою-девушкой… Прядут и ткут, известно бабье дело… Урвусь когда, родную и сестру увижу, обниму, да и сюда, к нам, в Вышгород, обратно.

- Счастливец, Фока! А я вот сирота, родителей своих не помню. Поднял меня на поле битвы старшой наш мечник, - печально проговорил Василько.

- По облику как будто ты не здешний… Волосами светел, глаза, как небо, голубые да и телом бел… Коль хочешь, пойдём о завтра день к моим в Киев… Отпросимся у нашего старшого… Мать навестим. Авось вспомянешь и ты свою родную!

- Что ж, пойдём, братан! Я материнской ласки не помню, хоть на тебя я полюбуюсь, как мать свою ты будешь обнимать…

- Да и сестру… Аль про неё забыл? - прошептал черныш.

Тяжело вздохнул Василько.

- Счастливец ты, братан! - грустно проговорил он. - А я без роду без племени и здесь и там чужой - всем я чужой.

Молодые люди замолчали.

- Ишь звёзды-то… Тухнуть собралися… Их месяц-батюшко сияньем потушил… - мечтательно промолвил Василько.

В Вышгороде послышалось пение петухов.

- Запели петлы… Спать пора… С рассветом подыматься надо. Ночь ныне коротка… - сказал Фока. - Прощай!

- Прощай, братан! - ответил Василько.

И оба юноши, плотно завернувшись в азямы, заснули.

Росистое утро рано всполошило спавших на дворе дружинников.

Ветром доносило из далёкого Киева звуки била [49] Било - прообраз колокола. из Десятинной церкви.

- Что ж, братан, не раздумал идти? - спросил Фока своего товарища.

- Э, не!..

- Так я пойду в избу, поспрошаю… Коль проснулся старшой, так и тебя отпрошу.

- Ступай!..

Михно не стал задерживать товарищей, и они тотчас отправились в Киев.

Солнце только что взошло… На дороге было непыльно, жары ещё не чувствовалось. Весело разговаривая, путники подошли к палисадам стольного города, прошли мимо ходившего на вышке сторожевого дружинника, зорко посматривавшего на степную дорогу, и вошли в самый город.

Киев только что проснулся. Скрипели журавли над колодцами, подымаемые и опускаемые заботливыми хозяйками. Кое-где из труб струился лёгкий дымок, на площадях раскидывался торг, суетились вороватые ясины, пронырливые жиды, пробовали мечи варяги, перекликались на своём гортанном языке кочевники-половцы. От свежевыпеченного горячего хлеба, расставленного на лотках, валил пар, тянули жалобную песнь слепцы.