Марта Холл Келли - Девушки сирени

– Крови было очень много. Ему все лицо залило. Бабушка, когда вошла в детскую, упала в обморок. Она была слабенькая…

Лу замолчала.

– А что потом? – спросила я.

– Доктор наложил ему швы. Стекло не повредило его чудесные голубые глазки, но теперь у него на переносице этот жуткий шрам.

– Никакой и не жуткий, – возразила я.

Прожектор выхватил из темноты улыбку Луизы, но, улыбаясь, она казалась совсем беспомощной.

– Если б у него было две головы, ты бы все равно с ума по нему сходила. Я права?

– Думаю, да. Но он любит Надю. А Надя – его. Девушка не станет покупать все десять танцев с парнем, если не любит.

– Знаешь, может, это и не так. Надя сказала мне, что оставила кое-что для тебя. В вашем тайнике.

Луиза знала про наш тайник? Воистину, нет ничего святого.

– А теперь тебе надо поспать, – решила я.

– Я посплю. Только сначала скажи: нарушать обещание – это грех?

– Зависит от того, какое обещание.

Луиза повернула ко мне голову. Мне показалось, что даже это незначительное движение причинило ей невыносимую боль.

– Но я поклялась. Бог меня простит?

– После того как отправил нас сюда, Он наш должник.

– Это богохульство.

– Ты можешь мне рассказать. Кому ты поклялась?

– Петрику.

Самые разные мысли лихорадочно завертелись у меня в голове.

Клятву? Про меня?

– Поклянись, что никогда ему не расскажешь, что я тебе открыла. Я, наверное, больше его не увижу, но я не хочу, чтобы он считал, что его сестра – болтушка.

– Луиза, нельзя так думать. Ты его увидишь. И ты знаешь – я умею хранить секреты.

– Он сказал, что понял кое-что, когда вы танцевали в казино.

– Что?

– Кое-что важное.

– Луиза, я не собираюсь вытягивать из тебя по слову…

– Ладно. Он сказал, что любит тебя. Вот что.

– Нет.

– Да. Он сказал, что сам тебе признается.

– Боюсь, что больше мне танцевать не придется, – буркнула я.

– Только не притворяйся, будто тебе все равно. Ты тоже его любишь. Я же вижу.

– Если тебе так уж надо знать, то – да. Но он влюблен в Надю.

– Нет, Кася, он любит тебя. Он бы никогда не стал меня обманывать. Тебе повезло, что у тебя есть мой брат. Вы вместе состаритесь. У вас будут дети. – Луиза немного помолчала, а потом продолжила: – Я буду по нему скучать. И по родителям. Скажешь им, что я была храброй? Даже если в конце и не буду?

Я держала Луизу за руку, пока она не уснула. Я размышляла о том, как хорошо быть любимой, представляла Петрика маленьким, думала о том, что никогда себе не прощу, если не верну Луизу домой к брату. А потом заснула сама.

Вскоре у всех в палате поднялась температура. Многим девушкам стало хуже. У меня страшно болела нога – как будто на голень напал целый рой пчел.

Доктор Оберхойзер появилась только на следующий вечер. К тому времени Альфреда и Луиза уже не могли двигаться. Они словно закоченели с изогнутыми аркой спинами. Я попыталась взять Луизу за руку, но у нее пальцы закостенели, как когти у птицы. Она больше не могла разговаривать, но я по глазам видела, что ей страшно.

Зузанна периодически приходила в себя, но большую часть времени я не могла до нее достучаться. В те короткие промежутки, когда сестра была в сознании, она лежала, свернувшись калачиком, и, обхватив живот руками, стонала.

Что они с ней сделали?

Доктор Оберхойзер вошла в палату вместе с Гердой.

Первое, что она буркнула:

– Es stinkt hier.

А мы-то что могли с этим сделать? Гниющее мясо всегда воняет.

– Прошу вас, госпожа доктор, можно, нам принесут воды? – попросила я.

Но доктор не обратила на меня внимания и начала обход.

Она шла от кровати к кровати и помечала что-то в своих записях.

– Gleiche, Gleiche, Gleiche – вот и все, что она говорила, сравнивая наши прооперированные ноги со здоровыми.

Без изменений.

– Зузанна! – позвала я.

Почему она меня не слышит?

Сестра спала, лежа на боку и притянув колени к груди.

Доктор Оберхойзер подошла к Луизе. Проверила пульс. Подозвала медсестру и сказала:

– Эту можете увозить.

У меня кровь застыла в жилах.

– О нет, прошу вас, госпожа доктор. Луизе всего пятнадцать.

Герда подкатила носилки из коридора к кровати Луизы.

– Ей всего лишь нужны лекарства, – просила я. – Пожалуйста.

Доктор Оберхойзер посмотрела на меня и приложила палец к губам.

– Пожалуйста, не забирайте ее.

Две медсестры переложили Луизу на каталку.

Я потянулась к доктору Оберхойзер:

– Мы будем тихо себя вести. Обещаю.

Доктор подошла к моей кровати и положила руку мне на плечо.

– Ты не должна будить других девушек.

– Где моя мама? Халина Кузмерик. – Доктор Оберхойзер замерла, убрала руку, глаза у нее вдруг стали пустыми. – Мне надо с ней поговорить.

Оберхойзер отошла от моей кровати.

– С твоей подругой все будет хорошо. Не волнуйся. Мы просто ее переводим.

Я хотела ухватить Оберхойзер за лацкан пиджака, но гипс потянул меня назад.

Герда сделала мне укол в бедро.

– Скажите маме, пусть придет, – попросила я.

Стены палаты поплыли у меня перед глазами.

Куда забрали Луизу?

Я старалась оставаться в сознании.

Это она плачет за стенкой?

Я думала, что сойду с ума. Девушки в гипсе лежали на кроватях и днями напролет слушали классическую музыку, которую проигрывали где-то в Санчасти.

Где мама? Она помогла Луизе?

Мы потеряли счет времени. Но когда прошло, по моим ощущениям, несколько месяцев, Зузанна поправилась настолько, что смогла сидеть на кровати. Она умоляла доктора Оберхойзер снять с нас гипс или хотя бы поменять его, но доктор ее не слушала и продолжала заниматься своей работой. Она развешивала по кроватям свои таблицы, грубо с нами обращалась и почти всегда была в дурном настроении.

Пролежни – это ужасно, но с болью от резаной раны их не сравнить.

Однажды Анис Постел-Винэй, подруга Зузанны, с которой они вместе работали на сортировке трофеев, скинула в наше окно передачку, которую они насобирали в эсэсовской кухне. Дары посыпались прямо мне на кровать. Две морковки и яблоко. Квадратный кусочек сыра и кубик сахара. Просто дождь с небес.

– Это кроликам, – сказала Анис достаточно громко, чтобы мы ее услышали.

Если бы ее застукали, точно бы в карцер отправили.

Я обмотала вокруг ложки записку для мамы, которую написала на одном из листиков Реджины, и забросила ложку в окно.

– Можешь передать это моей маме?

– Попробую, – пообещала Анис.

Ложка, уже без записки, благополучно приземлилась на мою кровать.

– Из санчасти после операций убрали много сестер из заключенных, – сообщила Анис.

Какие новости! Так вот почему мама к нам не приходила.

– Спасибо, Анис.

Я так обрадовалась возможности передать маме, как мы по ней соскучились.

После этого нас стали называть кроликами. И по-польски, и по-французски. Даже доктор Оберхойзер называла нас Versuchskaninchen – «подопытные кролики».