Елена Раскина - Час Елизаветы

– Ваше прошлое мне известно, – говорила Екатерина. – Вы – авантюристка без роду и племени, сначала пытались поднять смуту в Польше. Потом оказались в Венеции, где принимали папских легатов. В Риме вы по-прежнему пытались добиться поддержки католической церкви. Потом вы были в Рагузе, где продолжали плести интриги. В Ливорно вас арестовал и доставил в Россию граф Орлов.

– Граф Орлов соблазнил меня, – устало, безучастно ответила Лиза. – Посулил поддержку и помощь, сказал, что влюблен. Я поверила ему и ступила на борт адмиральского фрегата… Дальнейшее вам известно.

– Вы посягали на мой трон! Вы – ничтожная побродяжка – претендовали на имя Романовых. – Подбородок Екатерины затрясся от негодования.

Арестантка засмеялась – и этот смех был страшнее самых отчаянных рыданий. По телу Екатерины прошла дрожь.

– Имя Романовых… – говорила Лиза, перемежая эти слова взрывами истерического хохота. – Да какое имеете к нему отношение вы – Ангальт-Цербстская принцесса?! Я – дочь императрицы Елизаветы и графа Алексея Разумовского, ее тайного мужа. Я – внучка Петра Великого! Тому есть немало свидетелей и свидетельств. Еще живы люди, которые могут подтвердить мое происхождение.

– Кто же эти люди? – спросила Екатерина. Арестантка все больше раздражала ее. – Выживший из ума старик д’Акевиль? Или его сынок, ваш секретарь? С отцом мы ничего не сможем сделать, он – подданный французского короля, а вот сын в наших руках и пойдет под кнут, а потом и в Сибирь, в острог. Есть еще граф Кирилл Григорьевич Разумовский, но он отречется от вас.

Арестантка перестала смеяться и с ужасом взглянула на императрицу.

– Жак? Под кнут? В острог? – ахнула она. – Нет, только не это! Пощадите его, государыня! Он же ни в чем не виноват…

– Пощадить? – переспросила Екатерина. – Тогда признайте, что вы – авантюристка, всклепавшая на себя чужое имя и род. Письменно, в присутствии свидетелей. Монаршее милосердие коснется и вас – вместо крепости я отправлю вас в монастырь. Вы избалованы, привыкли к роскоши и крепости не выдержите. А в монастыре, даст Бог, проживете долго.

Лиза закрыла лицо руками – перед ней промелькнула картина из прошлой счастливой жизни. Она сидела в библиотеке поместья д’Аквилей, рассеянно перелистывая какую-то русскую книгу, принадлежавшую Анастасии Яковлевне, как вдруг оттуда выпало письмо, начинавшееся странными, удивившими Лизу словами…

«Ангел мой Настя! Знаю, что брат твой с воспитанницей уже у вас обретаются. Лизу я каждую ночь вижу во сне и тревожусь о ней несказанно. Не оставьте мою дочь своими попечениями, а я, чем смогу, разочтусь. Престол русский ей передам, а не племяннику Петрушке, да и вас монаршим вниманием не оставлю. Друг мой нелицемерный, Алеша Разумовский, вам кланяется.

С сим и остаюсь,

Друг твой Елисавета ».

– Хорошо, ваше величество, – тихо сказала княжна. – Я подпишу все, что скажете. Только отпустите Жака.

– Я рада, что вы образумились. – Екатерина шагнула по направлению к двери. – За вами придут.

Лизу отвели в сырую и темную камеру, где она провела сутки, пока за арестанткой не пришли от матушки-императрицы. В присутствии нескольких неизвестных ей лиц княжна отреклась от прав на русский престол и признала себя самозванкой. После этого ее отвезли в Москву, в старинный Ивановский монастырь.

Ночью по дороге в Москву Лизе приснилась мать. Они были в усадьбе покойного генерала Шубина – стояли в гостиной, перед портретом Петра. Было темно, зябко, жалобно дребезжали оконные стекла, ветер пытался ворваться в комнату, а мать подносила к портрету свечу, не замечая, что горячий воск обжигал ей пальцы.

– Смотри, Лиза, – говорила мать, – это твой дед, государь Петр Алексеевич. Полки на шведов водил, под Полтавой викторию одерживал, Россию империей сделал, но много людей погубил и грех свой нам передал, вместе со славой… Так что нам с тобой, Лиза, этот грех искупить придется. Я уже свою чашу до дна выпила. Теперь твоя осталась…

– А если я не хочу? – спросила во сне Лиза. – Если не моя это чаша?

– Твоя это чаша, милая, – с тяжелым вздохом ответила императрица. – Хотела я тебя от нее уберечь, но не судьба, видно. Инокиней ты будешь. Досифеей тебя назовут, как старицу преподобную, у которой я некогда благословения просила. Одна опора у тебя останется – дядя твой, Кирилл Григорьевич.

– А Жак? – это имя Лиза произнесла дрогнувшими губами, уже ни на что не надеясь.

– У Жака, Лизанька, другая судьба, – ответила мать. – Он свое отшагал с тобой рядом. Теперь один идти будет. Только Кирилл Разумовский с тобой до смерти останется. Да я иногда приходить буду. Когда душой позовешь.

Лиза спросила еще об отце, но мать ничего не ответила, только на сердце стало светло и сладко, как будто оба ее отца – родной и названый – были сейчас рядом.

– Приехали, барышня! – раздался совсем близко голос из отступившего на время земного мира, и Елизавета проснулась. Губы были солеными от слез, к щекам прихлынула кровь.

– Нешто всю ночь плакали, барышня? – участливо спросил пожилой солдат в мундире Преображенского полка, приставленный к арестантке.

– Ты деда моего помнишь? – спросила она у солдата, как будто чувствовала, что долгие годы будет обречена на молчание.

– Какого деда? – удивился тот.

– Императора Петра Алексеевича, – ответила Лиза, и солдат взглянул на нее не то с жалостью, не то с испугом, как на сумасшедшую.

– Не застал я его, – ответил конвоир, решив не обижать блаженную. – При государыне Елизавете Петровне служил. Фридриха, короля прусского, колотить приходилось.

– А правда я на матушку, государыню Елизавету, похожа? – с надеждой спросила Лиза.

Солдат пристально взглянул на заплаканную девицу в грязном платье, со спутанными рыжими волосами, меньше всего походившую сейчас на особу царского рода, и хотел было отрицательно покачать головой, как вдруг перед ним мелькнуло давнее, полузабытое воспоминание – ноябрьская ночь 1741 года, казарма Преображенского полка, красавица-цесаревна, такая же рыжеволосая и голубоглазая, как эта несчастная девочка, рыдавшая всю дорогу, и тот единственный вопрос Елизаветы Петровны, который заставил их выбросить из дворца правительницу Анну с сыном: «Ребята! Помните, чья я дочь?» И вот теперь эта полубезумная арестантка спрашивала у него: «Я похожа на мать?»

Конвоир помедлил мгновение, потом поклонился заплаканной барышне и поцеловал ее грязную, исхудавшую руку.

– Похожа, милая, – ответил он, – но другой у тебя, видно, путь…

– Помоги мне, – с последней надеждой прошептала Лиза, – передай дяде, графу Кириллу Разумовскому, куда меня увезли. Он тебя отблагодарит…