Сергей Голицын - Царский изгнанник (Князья Голицыны)

— Целый час добиваюсь я от него рюмочку джину и кусочек ветчины и не могу вдолбить ему...

Миша перевёл половому требование иностранца.

— С кем я имею честь говорить? — спросил Миша.

— Что тут за честь? Это — пустая фраза, — отвечал иностранец, — я князь Никита Волконский, — надо, по здешним обычаям, прибавить к твоим услугам... Сын князя Фёдора Львовича, — может быть, слышал... А ты кто такой?

— Голицын. Сын князя Алексея Васильевича.

— И внук князя Василия Васильевича? Как же, знаю. Что же ты делаешь здесь, в Париже?

Миша рассказал Волконскому всё, что тот желал знать, и сам узнал от него, что он служит в Амстердаме младшим секретарём русского резидента Хвостова, что старший брат его, князь Пётр, служит там же и что оба они приехали провести карнавал в Париже.

— Брат мой немножко говорит по-французски, — сказал князь Никита. — Он завёл меня сюда и обещал приехать опять. Без него я как без языка. Видишь, даже этих пустяков спросить не сумел, — прибавил Волконский, выпивая поданную ему рюмочку можжевелевого ликёра и закусывая её тартинкой. — Не хочешь ли, я тебя попотчую?

— Джин я, пожалуй, попробую, а есть не могу больше. Я здесь с половины шестого только и делал, что ел да пил.

— А кто этот молокосос, что ко мне так приставал? Пойдём, проучим его.

— Это мой сорбоннский товарищ; он-то и давал нам нынче обед, и сам слишком много выпил, оттого и стал весел не в меру.

— Что ж он мне-то болтал? Хоть и пьяный, а, чай, он видел, что я его не понимаю.

— Он хотел помочь тебе и говорил тебе разные фразы на разных языках, надеясь дойти до такого, который ты понял бы. Сядем за большой стол; я познакомлю тебя с моими товарищами.

— Они говорят по-русски?

— Нет, а разве ты, кроме русского, ни на каком языке не говоришь?

— По-голландски немножко говорю, а по-французски только и выучил одну фразу на всякий случай: «Фьякр? Отель «д’Эспань!..» Понял ли бы ты меня, если б был извозчиком?

— Мы и без этой фразы проводим тебя в твою гостиницу, если князь Пётр Фёдорович опоздает.

— Что это публика так расхлопалась? — спросил Волконский. — Неужели ей нравится фальшивое пение этой мамзели?

— Ей нравится смысл песни, в которой намекается на мадам.

— Кто эта мадама?

— Старушка, на которой, говорят, женился король.

— Охота ему жениться на старухе. Лучше б молоденькую взял... А эта певица не дурна собой.

— Купите у меня, добрые господа, — сказала маленькая девочка, предлагая Волконскому и Мише по букетику сухоцвета.

Оба взяли по букетику: Миша дал девочке пять франков, Волконский дал ей червонец.

— Видно, у тебя много денег, князь, — сказал Миша.

— А что? Тебе, может быть, надо? Я одолжу, пожалуй.

— Нет, у меня свои есть.

Миша показал полученный им от Лавуазье свёрток с пятьюдесятью луидорами.

— Что ж ты так скупо дал этой бедной девочке? — спросил Волконский.

— Довольно с неё. Здесь им обыкновенно по одному су дают, а иные и ничего не дают...

— Не хотите ль поворожить, добрые господа? Всю правду предскажу вам, — сказала старушка, подойдя к столу, за которым сидели, допивая свои стаканы, Аксиотис, Педрилло и Акоста.

— Это что за чучело заморское? — спросил Волконский у Миши. — Какой глупый костюм! Зачем это она вся в красное нарядилась?

— Это цыганка-ворожея; хочешь узнать свою судьбу? Я подзову её.

— Потом. Вон твой товарищ поворожить хочет; переведи мне, что она будет говорить.

— Ну, покажите нам ваше искусство, — сказал Педрилло, протягивая ворожее руку.

— На пустую руку правда не пойдёт, мой красавец, — отвечала цыганка, — посеребрите её.

— Даже позолочу, — сказал Педрилло, кладя луидор на свою левую руку и покосясь на Волконского, будто чтоб сказать ему: «Не думай, что у тебя у одного есть луидоры».

— О чём прикажете загадать вам, мой добрый господин? — спросила цыганка. — О прошедшем, настоящем или о будущем?

— Прошедшее и настоящее я без вас знаю... Впрочем, гадайте как умеете.

— Вы, молодой человек, красивы собой. Многим красавицам вы понравитесь; многие будут страдать по вас.

— Ещё бы, — важно сказал Педрилло, — а буду ли я когда-нибудь женат?

— Брачная линия не очень ясна. Но пир свадебный виден... Богатый пир. Много на ней гостей богатых...

— Не хотите ль выпить стакан вина? — сказал Педрилло. — Бодрее ворожить будете: в вине истина, говорит старая... цыганская пословица. Гарсон! Ещё бутылочку. Девятая будет.

Цыганка выпила залпом большой стакан ришбура, глаза её засверкали.

— Спасибо... линия жизни длинна у вас, опасности будут, скоро большие будут опасности, но не бойтесь их. Вы долго проживёте: линия жизни длинна.

— Все вы, гадалки, на один лад, кроме общих мест, от вас ничего не добьёшься.

— Погадайте и мне, мадам, — сказал Акоста, протягивая свою руку, на которую положил один франк.

— Скупенько посеребрил ты ручонку, молодчик; ну, да Бог с тобой. О чём же погадать тебе?

— Буду ли я тоже нравиться женщинам?

— Будешь, мой красавец, непременно будешь, только не скоро. Лет через десять.

— Попроси её, князь, — сказал Волконский Мише, — чтоб она теперь и мне погадала.

Волконский протянул ей руку с двумя червонцами.

— Таких счастливых дней у меня ещё не бывало, — сказала цыганка, рассматривая руку Волконского, — спасибо вам, мои красавцы... Да что же это значит? — прибавила она, вглядываясь в руку. — Я уже видела эту руку.

— Налей ей ещё стаканчик, Акоста, — сказал Педрилло.

— Я уже видела эту руку, — повторила цыганка, опьянев немножко, — сейчас два раза сряду видела...

Аксиотис, не находя особенного удовольствия ни в попойке, которой боялся, ни в компании князя Волконского, которого не понимал, ни в гадании, которому не верил, шепнул Мише, что едет домой, и незаметным для прочих товарищей образом уехал. Ему хотелось ещё раз навестить больного Расина и потом пораньше лечь спать, чтоб на следующее утро хорошенько приготовиться к своей вступительной лекции.

По уходе Аксиотиса Миша посадил на его место Волконского и сам сел возле него.

Что она предсказывает мне? — спросил Волконский у Миши.

— Вы тоже будете нравиться женщинам, скоро женитесь. Жену будете иметь добрую, умную, но...

— Но? — спросил Миша.

— Там увидите... только я уже знаю эту руку... Дайте мне ещё вина... А эту руку я видела вот у него, — сказала цыганка, показав на Педрилло, — и у этого мальчика. За ваше здоровье, господа.

— Ну а ваша светлость погадать не желаете? — спросил Педрилло.

— Пожалуй, — отвечал Миша и протянул цыганке свою руку, позолоченную двумя луидорами.

— Без года сто лет проживёте, ваша светлость, — сказала цыганка, — вон как линии жизни вытянулись!.. А рука опять такая же.