Лев Жданов - По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

Слушают все внимательно рассказчика. За открытыми дверьми челядь притаила дыхание, тоже ловит каждое его слово. Но Агаша глядит и слушает напряжённее всех!

Видит ясно девушка всё, о чём поминает юноша. Вот раскинулась бесконечная степь, желтеет, пылает, слепит глаза зыблющимся отовсюду сиянием и зноем... Верблюды ступают, глубоко увязая ногами в песке, несут тяжёлые вьюки, тащат за собою лодки, которые нужны будут впереди путникам... Конные тянутся длинной чередой; пешие устало шагают по раскалённому песку. Солнце висит высоко над головами, обдавая зноем и жаром всё живое. Сдаётся порою, что сама кожа горит и коробится на теле, проливая жар во внутренности, пробуждая неутолимую жажду в пересохшем горле, в сдавленной груди, откуда хриплое дыхание вырывается только с трудом...

Вот видит девушка, как убегают ночью предатели-проводники... Теряется путь в пустыне, нет воды... Падают люди, кони, верблюды... Только холодные ночи дают небольшую отраду и отдых замученному отряду... А днём снова усталь, зной и мука без конца.

А тут ещё вражеские отряды замелькали на горизонте то здесь, то там... Сначала небольшие, редкие, несмелые, только поглядывают издали они... Но вот их всё больше прибывает... Налетают, мечут стрелы с гиком, с воем и исчезают под залпами отряда, словно тени или призраки, рассыпаясь в степи. По ночам тоже эти шакалы покою не дают. И чем люднее становятся летучие отряды, тем больше наглеют дикари, надеясь числом подавить кучку хорошо вооружённых московов.

Впроголодь, томимые часто жаждой, если долго не попадается колодца или источника на пути, отбиваясь от быстро растущих шаек, идут, идут люди! Наконец — показалась растительность... Заблестело озеро небольшое... Из него река протянулась змейкою, вьётся среди песков, горит под солнцем. Воскресли люди, кинулись, как безумные, вперёд!..

И если есть рай, не большее наслаждение испытают они там, чем изведали в тот миг, когда все окунулись в прохладные волны, смыли с себя песок, проникший, казалось, во все поры, под самую кожу... И все пили, пили без конца... даже опились три человека тогда...

А затем, спустив лодки на воду, дальше пустились в путь... на островке небольшом попутном расположились на ночлег. Сюда же с берега верблюдов оставшихся и коней своих вплавь перевели... А когда проснулись на рассвете, увидали, что попали в западню.

Говор, движение, ржание конское слышно по обеим берегам реки в густых камышах и зелёных зарослях... Окружили дикари непрошеных гостей, тучами со всех сторон собрались. Всех не перестрелять. И пороху, и свинцу не хватит... На это, видно, и понадеялись хитрые монголы...

Стало светлее; глядят люди из-за густых кустов, растущих на островке, и видят: куда глаз хватит — враги залегли. И вдруг тучи стрел понеслись, запели, стали падать в густую зелень, где залёг осаждённый отряд.

Но опытные люди спрятались под днищами лодок своих, на берег вытащенных, и безвредны для них тучи стрел. Разве иная на излёте падёт, оцарапает шею или руку кому... Не отравлены стрелы, на счастье... Идти врукопашную, переплыть на островок не решаются нападающие. Знают они, как метко и насмерть бьют огненным боем московы... Ночь снова упала. Там, по обоим берегам реки, подальше костры засверкали. Здесь, на островке, тишина, в полной темноте роют себе землянки осаждённые, завалы насыпают, временный укреплённый лагерь устраивают.

Теперь, за возведёнными валами и насыпями, безопасно чувствуют себя люди, даже решились огонь развести, кашицу сварить, солонину попарить, кулеш с салом иные стряпают...

Не тревожат осаждённых ночью дикари, только сторожей поставили: не ушли бы из западни птицы среди мрака безлунных ночей.

Так больше трёх недель протянулось. Народилась луна и снова на убыль пошла. Пошли на убыль и запасы у отряда, а охотой, как прежде, пополнять их нельзя. Только крупа да мука остались ещё, да сала немного. Верблюдов последних зарезали и съели. Соли и той нет. Плохо впереди, голодом, видно, думают взять, измором извести надеются кочевники осаждённых.

А тут новая гроза приспела.

Крещёный киргиз Зейналка ночью подобраться сумел раза два к кострам осаждающих и услышал, что ждут сильную помощь дикари. Пушку со всеми снарядами скоро подвезут сюда из дальнего кочевья калмыцкого...

— Пушка, зелье боевое у калмыков? — удивился Гагарин, слушая рассказ Трубникова. — Быть того не может! Зря болтали неверные собаки...

— Гляди, што и не зря! — неожиданно раздался голос Задора, который стоял тут же, в горнице. — Я, как бывал в степях, уж не однова слыхивал... Есть у калмыцкого журухты одного зелейных дел мастер... Уж не в обиду тебе, пан, будь сказано: полячек забеглый... Пан Зелиньский, как его прозывают... Откуле он, и не знать!.. А дело понимает, зелье мелет, сушит, в зёрна катает... И пушечное, и мелкое, ружейное изготовляет, и мушкеты направлять может... И пушечку им добыл... Энто всё правда, как есть...

— Вот как... Ну, ладно... Дальше, Федя... досказывай...

— Да, почитай, уж и всё, ваше превосходительство... Надоело нам в полону, в осаде сидеть... Выбрали мы ночку потемнее... Коней на обе стороны развели, им под хвосты репьёв навязали, узды сняли да как стегнули, как гикнули!.. Кони вихрем прянули, воду переплыли, не задержались и на тех берегах... По сонным по недругам поскакали... ихних коней потревожили... Те тоже в коновязях бьются, вырываются, за нашими следом понеслися... Бусурмане треклятые перепужалися, спросонку не знают, што и творится. Во все концы за нашими и за своими конями кинулися... А мы ждать не стали. Лодки потихоньку на воду... Сели, ударили вёслами подружнее и к свету далече-далече были от тово острова окаянного, ото всей орды вонючей!.. Где лучше показалось, на берег вышли, крюк дали здоровый, домой поворотя, да по старым следам и добралися, наконец, пешие, заморённые до истока Иртыша, до озера Зайсана... Тута уж как дома себя почуяли, хоша и холода осенние нас встретили вместо зноя лютого. Да мы холодам рады были... Больных да слабых оставить много пришлося по пути... А так сотню людей привёл я в Тару. Маленько пообтрёпаны, зато сами молодцы... Через день десяток и сюды придут. Пешие тоже, все без коней осталися... А я уж у знакомца маштака взял, вперёд с докладом поспешил... Суди меня, князь-государь, как воля твоя!..

Встал Гагарин, привлёк к себе офицера, который с последними словами низкий поклон отдал князю, и крепко расцеловал храбреца.

— Вот тебе мой суд и правда! Дело своё ты по чести исправил... А что удачи не было... Господня воля на то... Уж не одна эта заварушка на мой пай заворошилася... Сладкого попил, и к горькому, видно, теперь привыкать надо!

Не совсем понятны окружающим слова Гагарина, его грустное выражение лица. Но долго не задумался над этим никто.