Лев Жданов - По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

— Ещё ли не выгодное!.. — вмешался в разговор князь Матвей Петрович Гагарин, вместе с Виниусом подсевший поближе, как только речь зашла о Сибири. — Я край знаю... И Андрей Андреевич знает тако же... — указывая на Виниуса, мягко, плавно заговорил князь, искательно поглядывая на капитана. — Золотое дно — Сибирь! — не мимо молвится. Слышь — два ста тысяч за неё да с неё оброку тобой, капитан, положено?

— Двести двадцать и две ровнёхонько! — поправил Пётр.

— Ха!.. Сущая плёвая безделица!.. Втрое взять можно, людей тамошних нимало не обременяя. Мне доподлинно дела сибирские известны и каковы сибиряки в достатках своих. Не один десяток лет и на воеводстве, и в приказе Сибирском сижу. С шестьсот девяносто третьего, — когда в Нерчинск послан был, — по сие время, осемнадесять лет протекло, почитай... Зря не скажу, капитан.

— А почему же ясачный сбор так умалился в краю? Половины не добирает Сибирский приказ, чего раней имел. Что за причина?

— Воруют очень, дело простое, капитан. И главные начальники и меньшие, до приказчиков и служивых людей доходя. Все обирают оброчных кочевников. Те и разбегаются, и бунтуют. Всё от воровства... Да, беда ещё не велика. Поисправить порядки... а лучше скажу: беспорядки повывесть, служилый люд подтянуть... Ковшом тогда золото греби. По курганам, по могильникам — клады Кучума поискать да найти — и того хватит на десятки лет; не двести тыщ — втрое даст Сибирь-матушка!

— Шестьсот тысяч, значит?.. Ну, это уж и много сразу. Край новый, как конь необъезженный. Тамошний народ крови немало своей проливает, за нас — с язычниками, с дикарями неверными и немирными бьётся, Руси дорогу на простор, к морю-океану, к Востоку богатому проторяет... Пусть и живут полегче покудова там мои сибирские ратники. А вот если ты так ручаешься... Не хочешь ли: вноси тысяч сотни четыре в год — и бери её всю на исправление, садись там в Тобольске губернатором... Первым!.. Князеньку Михалку Черкасского не можно никак в счёт вставить. Бабник и бражник, а не краю начальник был... Я ещё с ним сведу счёты... Пусть с дороги отдышется!.. Да и достальные все по России — не лучше... Веришь ли, Петрович, одно горе мне с ними. Доныне, Бог ведает, в какой печали пребываю, ибо губернаторы мои, господа, зело раку последуют в происхождении своих дел. Задом наперёд тянутся. Говорил, писал им всем немало. Пожду ещё. Потом буду не словом, а руками с оными поступать. Ты вот не такой. Ты делец. Я тебя знаю. Бери!.. Что же, идёт? По рукам?..

И широкая рабочая рука капитана протянулась к Гагарину. Тот, словно не решаясь, подал свою пухлую, жирную, небольшую руку с холёными пальцами и сказал:

— Больно скоро ты меня на слове поймал, капитан... И взяться — боязно... Да и отказ дать — неохота... А много ли в зачёт первого году у меня сейчас потребуешь?..

— Много — не много... В Польшу, брату нашему, крулю Августу досылать надо... Да войскам, что на севере... Да полкам, что на юге... Милорадовичу-графу, который поехал за Балканы, братцев славянских наших на османов подымать. Да... Э, и перебирать — так досада... Сколько отсыплешь от бедности своей? Сам назначь.

— Сотни две тысяч наскребу, ежели сроку месяц-другой от государя и капитана моего получу.

— Да что ты?.. Это — можно... Это — я спасибо ещё скажу... Молодец, Петрович! Хоть и ославили тебя добычником, а душа в тебе прямая, русская! — обрадованный похвалил Гагарина Пётр.

— Как не быть душе? Чай, как-никак Рюрикович я, капитан, а не из проходимцев каких али из иноземщины новой, наносной... — с достоинством ответил Гагарин. Но попытка придать себе величавый вид плохо удалась толстенькому, короткому человечку и только вызвала сдержанную улыбку у многих из окружающих.

— Ну, снова — здорово! Пошёл стары хартии разбирать! — совсем уже весело заговорил Пётр. — Кому нужда, какого корня яблочко? Лишь бы само не коряво, да не с червоточинкой... И съедят на здоровье, и спасибо скажут, хоть бы цыган его подал!.. Так я думаю... Так, значит, кончено! Завтра дам мой указ в конзилию министров. Тебе — две недельки для сборов. И с Господом в путь. В Тобольск... А теперь можно и выпить для успеха и общего благоденствия... Минна! Девушка! Куды закатилась? Всем свеженького вина подавай. Да получше! Новый губернатор Сибири угощает нынче. Правда?

— Коли не правда, капитан! Чем прикажешь и сколько повелишь!.. Неси, Миннушка, али как тебя там!.. Неси, девушка... Спрыснем покупочку!.. Хе-хе...

И Минна, призвав на помощь дядю, который проводил всех посторонних гостей и уже подводил за стойкой итоги, стала подавать на столы бутылки и чистые стаканы для вина, пока все гости столпились вокруг Петра и Гагарина, поздравляя обоих с окончанием дела, так же неожиданно завершённого, как и затеянного.

К рассвету только попал домой князь Матвей Петрович. Но он не лёг спать, а в опочивальне, убранной с восточной роскошью, стал беседовать со своим врачом и личным секретарём, Сигизмундом Келецким, которого приказал разбудить и пригласить вниз из комнатки на антресолях. Там помещались главные лица многочисленной свиты, наполняющей почти весь обширный дом — дворец князя в новом столичном городе, в С.-Петербурге.

Но при всей роскоши отделки и при всём просторе здешний дом мог показаться жалким в сравнении с московским гагаринским дворцом, где стены высоких покоев были выложены янтарём, мрамором, где в зале потолок был из зеркальных стёкол, за которыми плавали дорогие разноцветные рыбки... Там в спальне князя стоял киот с образами, ризы которых были густо украшены жемчугом и драгоценными камнями, ценимыми почти в полтораста тысяч рублей.

Батистовая рубаха на жирной волосатой груди и шлафрок из драгоценной индийской шали были распахнуты. Князь полулежал на пуховике, сбив к ногам шёлковое покрывало. На восточном столике перед ним стоял серебряный, старинной чеканки, небольшой жбан, из которого Гагарин наполнял хрустальный стакан холодным квасом со льдом и утолял жажду и тошноту, вызванную ночной попойкой.

Обсосав влажные усы, на которых остались следы квасной пены, Гагарин поглядел на Келецкого, — вот уж с полминуты сидевшего молча и как бы размышлявшего о том, что сообщил ему князь, — и спросил:

— Ну, как думаешь, Зигмунд?.. Разумно я сделал, что поймал быка за рога или нет?

— А разве ж ясно — вельможный ксенже не хцял того сам? Разве ж из полроку мы о том не хлопотали бардзо усердно? — вопросом на вопрос ответил уклончивый наперсник.

— Так-то оно так. Да не о том я тебя спрашиваю. И ты хорошо разумеешь, о чём я говорю. Всё выходит по-моему, как я задумал, как вёл. И ты не мало помог мне во всех оказиях, какие представляли. А вот ныне, когда игра сыграна... Когда не чужой, недружелюбец нам, хозяином будет в богатой Сибири... Когда моя она... и, может, на долгие годы... Может... может, на очень долго?! Раздумье и берёт... Знаешь меня, Зигмунд. Пожить люблю. И людям не мешаю. А там что? Тобольск хоша бы взять? Столицу тамошнюю. Бывал в ней. Домов и тысячи не начтёшь...