Лев Жданов - По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

— Не тревожь себя так, государь мой милостивый!.. Вижу теперь, што окромя хорошего нечего тебе и ждать от государя... Смело приёму проси у царя. Он теперь в Котлине на острову... Я же сам раней свижусь с ним и о твоей милости словечко закину от души! Будь в надежде! Знаем мы не первый год друг друга... Как себя бы думал отстоять, так за тебя встану перед капитаном нашим, ежели што!.. Ежели и нанесено ему в уши... Развеем небось! А, скажи, любезный князь, как, по-твоему, лучше б до тово золота добраться, штобы скорее кладом завладеть? — словно случайно мимоходом задал вопрос с равнодушным видом лукавый временщик, решивший до конца использовать своего гостя.

Не чуя поставленной ловушки, Гагарин живо отозвался на заданный вопрос. Уже немало дней в уме строил князь всевозможные планы, которые дали бы возможность овладеть золотоносной рекой и окрестными местами. И с Келецким обсуждался этот вопрос, и на бумаге излагались наиболее удачные предположения в расчёте, что царь потребует от губернатора подробных его указаний и полного, ясного изложения замыслов о захвате города Эркетя с Амун-Дарьей-рекой, пожелает заранее видеть смету предполагаемых расходов и ведомость о числе людей, необходимых для выполнения смелой задачи, сулящей огромные выгоды впереди.

И теперь уверенно, плавно, словно читая с листа, заговорил Гагарин, стал сыпать цифрами и мудреными именами, всем, что обычно не удерживалось надолго и прочно в усталой, обленившейся от лет и бездействия памяти.

— Как до золота добраться да кладом овладеть? — повторил вопрос Меншикова Гагарин, словно желая сосредоточиться на предмете. — И очень просто. Совсем то не мудреная вещь. Время нужно, людей, как водится... Да денег малую толику... Слушать изволь, милостивейший государь, князь мой и благожелатель. Калмыцкий город тот Эркет либо Иркет называемый, под которым на Амун-Дарье золото перенимают, стоит от Тары неблизко. Не скорою ездою, сказывают, двенадцать недель алибо полтретьи месяца. Да ещё от Тары до Тобольска пять ден. И кочуют там калмыки, которы прямо не пустят наших походом подойти к месту к самому. А надо городами туды помаленьку подселяться, вверх по Иртышу до озера идя, до Ямышева. А калмыков тамо с ихним контайшею тысяч с тридцать будет! Того ради надо от Ямыш-озера степью и каменем города строить и в них гварнизоном казаков сажать, пока до Иркетя не досягнём. Чтобы город от города не боле как на шесть-семь ден пути лежал, и там запасать надо провиант и корм лошадям и людям. Чтобы строить те крепостцы и содержать их, офицеров с инженерами я и в Сибири сыщу. А против калмык надо регулярных два либо три полка держать, тыщи три людей, да уральских башкир к делу призвать. Они конные и воевать охочи... Но самим задирать калмыков не надобно. Опасность и трудность оттого может выйти великая. А по мирному делу, не военным промыслом, — где подкупом, где посулами одурив бусурманов, — можно куды скорее и дешевле до дела дойти... А уж как станем твёрдой ногою при Эркет-городе, при тех песках золотых, тогда — ау! Будут калмыки локти грызть, да поздно!.. Так-то, светлейший князь мой!..

Снова самодовольным, громким смехом Гагарина огласились покои Меншикова. И хозяин вторит гостю так свободно и весело. А сам думает о том, что сейчас выслушал от него. Запомнил дословно, словно врубил в свою огромную память весь план, перед ним развёрнутый, князь Ижорский. Всё теперь в порядке, и может хороший доклад сделать он Петру о делах Гагарина вообще, о золоте бухарском в особенности.

И потому совсем весело и искренно вторит радушный хозяин смеху дорогого гостя своего, и жданного, и желанного, и прибыльного к тому же.

— Чудесно! Уж так умно, быть лучше не может! Ты, князь, всё это на листе изложи, капитану нашему и подашь, как он призовёт... Он и резолюцию даст хорошую уж, не я буду!.. Готовься к аудиенции, слышь!.. Умно... ловко ты сбираешься калмыков-то одурачить!..

И снова смеются, заливаются оба, довольные в душе, что удалось провести другого и добиться своего, чего хотелось перед этим свиданием каждому из них.

— Ко щам попал! В самый раз! Добрый день, майн фринд! — громко, радостно встретил Пётр своего любимца, когда Меншиков, дня три спустя после посещения Гагарина, появился в Кроншлоте, в новом небольшом домике, занимаемом временно царём и его женой.

На столе, по обыкновению, стояло всё, что было приготовлено к обеду, и Пётр пробовал то одно, то другое блюдо, не соблюдая никакого порядка, обильно запивая куски своей любимой анисовкой или стопками крепкой мадеры, которую за последние годы особенно облюбовал из привозных вин.

Царица также радушно, тепло встретила своего прежнего покровителя и сердечного друга, сама подала для него прибор и стала угощать любимыми блюдами, по старой памяти зная вкусы светлейшего.

У шведов нашёл царь обычай: обильную закуску ставить сразу на стол, и этот порядок он распространил на весь свой обед, если находился в тесном, домашнем кругу. Парадные трапезы, конечно, протекали обычным порядком с длинной сменой бесконечного числа блюд, с участием полчища прислуги и придворных, с огромной потерей времени, чего особенно не любил Пётр. Мысли, планы, огромные затеи теснились в голове великана-царя, и духом, как и телом, большого и мощного. Теперь особенно, на склоне лет, жаль было Петру каждой минуты, потраченной не на дело, не на завершение начинаний, которые уже начинали давать плоды, выявляясь в законченном, стройном виде.

Война со шведами, начатая почти без средств и людей, приносившая раньше только урон и стыд, сейчас приняла совсем иной оборот... Явились флот, войско, по своей численности большее, чем отважные, вымуштрованные, но малолюдные когорты даровитого Карла XII. Ещё два-три последних усилия — и осуществятся мечты Петра о морском могуществе России среди других сильнейших морских держав Европы. Открытое море и обеспеченное сообщение страны с другими народами на обоих полушариях земли сулили России быстрое развитие внутренней жизни, хозяйственное обогащение и просветление умственное. А Пётр не отделял себя от родной, вручённой ему судьбою страны и тёмного, но полного богатых сил народа.

Склонный к крайним проявлениям во всём, Пётр довёл до крайности и свою бережливость относительно праздного времени. Только вечерами, а то и целыми ночами, по-старому, несмотря на запреты Блументроста и других медикусов, любил он просиживать в шумной, бесшабашной компании своих сотрудников и собутыльников, отдавая обильную дань «Ивашке Хмельницкому»... Зотов, князь-папа, Гедеон Шаховской, исподиакон, и сам Пётр, именующий себя протодиаконом, шумели, пили, пели, своими хриплыми, громовыми голосами стихари и гимны, сменяя эти тягучие, важные напевы светскими, залихватскими и совершенно непристойными песнями, какие поют матросы и солдаты, да и то уже под хмельком.