Александра Щепкина - Волею императрицы

— Насилу дождался вас! — сказал старый боярин Савёлов, встречая их в сенях своего дома.

Так вернулась в своё гнездо Ирина Полуектовна, которую ожидали тут новости и перемены.

Боярин Савёлов был пасмурен, несмотря на то что вернулись домой его любимые внучки.

— Феклуша! Не было ли у вас чего, не приключалось ли что? — спросила Ирина Полуектовна, когда они остались одни в тереме. — Пасмурен, невесел показался мне боярин!

— Да, приключилось дело бывалое, — дело, боярыня моя, небольшое, только боярин больно опечалился! Собрались наши люди на работы в дальнем поле, что подходит к полям боярина Стародубского, и работали там до вечера. Вечером прибегают из Волковской усадьбы крестьяне, значит от Стародубских, с дубьём и вилами. Вы, говорят, за свою межу перешли, по нашему полю бороните… гречу-то, вишь! И бросились на наших с дубьём; наши на них бросились, прибежал и приказчик наш да боярской пищалью одного из стародубских крестьян и изувечил! Боярин наш-от и опечалился! Ещё сказывают, ждут и боярина Стародубского; скоро вернётся в свою вотчину, — как бы не осерчал…

— Боярин Никита Петрович не гневный человек, — заметила Ирина Полуектовна, — а если ждут его в вотчину, это к лучшему; уймёт он своих челядинцев!

— Надо, надо унять: буйны они становятся! — с ужасом восклицала Феклуша. — Ни пройти ни проехать мимо усадьбы их! Много народу праздного — и буйства творят.

— Я рада, коли вернётся боярин Никита, — так и дяде скажу, Лариону Сергеевичу.

— Утешь его, боярыня мать, успокой, как придёт он повечеру в терем! — просила Феклуша.

Но утешения боярыни не рассеяли мрачных дум Савёлова. Он вызвал боярыню в особый покой и вполголоса, чтобы не слышали другие, сообщил ей, чем он опечалился.

— Ты говоришь, он человек не гневный; таким он был прежде, — то правда. Но теперь он много переменился, — другой человек стал.

— Что ты сказываешь, боярин! — тревожно воскликнула Ирина Полуектовна.

— То, что сам видел. Ведь вернулся боярин-то Никита Петрович! Я к нему наведался; думал, он обрадуется, — вместо того Никита Петрович вышел и меня словно и не заметил! Поздоровался, облобызался неохотно, словно приказал ему кто ко мне приложиться. Сам постарел, погнулся даже и смотрит мутно. Борода чуть не по колено, волосы длинные, побелели и желтеют, и подбородок со всей нижней губой отвисает книзу. Рано до дряхлости дошёл!

— И гневен? — озабоченно осведомлялась боярыня Талочанова.

— На нас не гневается и за побитых челядинцев не серчает, но ни о чём хорошо не молвит, — на всё гневен… немило ему всё.

— Что за притча, иль от старости ему то приключилось, — раздумывала боярыня, — иль затосковал без сына Алексея?

Боярыня разгадала отчасти перемену, поразившую и опечалившую Савёлова в Стародубском. Сильнее пролетевших над ним годов состарила Никиту Петровича тоска о сыне, уехавшем в поход; душевное настроение помогло годам, и боярин ослабел телесно и умственно. Ничто не радовало его, и он уверился, что всё изменилось к худшему.

— Сама увидишь, — заключил разговор свой Савёлов, — все стареем, я и прежде его помру, а таким не буду, так не переменюсь!

— Выходить ли мне на поклон к нему? — боязливо спрашивала боярыня Талочанова.

Боярыня, всю жизнь боровшаяся с разными невзгодами, — она, одна отстоявшая ото всех бед и детей и челядинцев, сохраняла непонятную даже ей самой робость пред старшими в роде. Стоило иной раз и кроткому дяде Савёлову сердито крикнуть, ну хотя бы на кошку, боярышня Паша не сдержит при его крике порыва смеха, а Ирина Полуектовна вся всполохнётся, точно от грома или молнии! «Сама не пойму, отчего так вдруг сердце замрёт!» — говаривала она. И ожидание увидеть боярина Стародубского наводило на неё страх. Он приходился всем Савёловым старшим родичем, и гнев его мог не добром кончиться, казалось ей, по привычке жить под властию старших в роде.

— Ужели всё это и вправду так? Не померещилось ли то дядюшке Лариону Сергеевичу? — спрашивала она сама себя. Но при первой встрече с Никитой Петровичем она убедилась, что всё было справедливо.

Посетил их сосед и выказал будто прежнее расположение, порадовался, кажись, на боярышень, вызванных для дорогого гостя; но ради всякой малости тут же раздражался, всему печалился и на всё жаловался, особенно на новые порядки.

— Знаете наши новые порядки? Всё оттого, что много появилось у нас чужеземцев: и в полках они, и в воеводах сидят; а наши боярские сынки начинают их одежду носить и по-ихнему бороды брить. Образа Божия себя лишают, сбривая бороды. Книги иноземные читают, и у царя, наверху, те книги, сказывают, в почёте.

— Что за книги, откуда они появились? — спрашивала боярыня Талочанова.

— Теперь полна Москва новых учителей, кроме прежнего Симеона Полоцкого!

— Кого же все они-то учат? — подобострастно расспрашивала боярыня.

— Пока только книги строят, составляют да толкуют, что надо и для боярских детей школу такую устроить; и боярин Матвеев первый о том толкует, и не к добру то ему будет.

— Может, и не к худу? — кротко проговорил добродушный боярин Савёлов, разглаживая свою серебряную бороду, лежавшую на груди до пояса, и уставив на Стародубского спокойные голубые глаза. Но боярин так же уставился на него мутными глазами и молчал с минуту, словно задыхаясь.

— Да к добру разве то будет, коли нас учить начнут католики, что отпали от православия? К добру их латинские книги? — крикнул он вдруг на Лариона Сергеевича. — Простоват ты, боярин! — закончил Никита Петрович. — А откуда же все отступники, церкви непокорные, и раскол?..

— В расколе что хорошего! — поспешил согласиться Савёлов, довольный, что в чём-нибудь можно согласиться с раздражённым боярином.

— А иноземное тот же раскол, — кричал Стародубский, — народ ещё крепче своих глупых помыслов держаться станет, коли увидит на нас чужеземную одежду.

Боярин Савёлов не преследовал иноземной одежды, но не спорил, чтобы не раздражать соседа, и переменил разговор:

— Как смекаешь, боярин, — спросил он, помолчав, — хороши ли наши овсы будут, уродятся ли лучше прошлогоднего?

— То по осени будет видно! — ответил Стародубский, смеясь, казалось, простоте Савёлова. Но смех смягчил его, и он уже мягче вёл беседу дальше и спокойно толковал о ссоре их челядинцев за межи.

Ссоры за межи и границы владений часто случались в то время, и везде чувствовался недостаток хорошо означенных межей и крепких актов владений.

Первое посещение Стародубского сошло благополучно; боярыня Талочанова приободрилась, уверясь, что гнев его не направляется на их семью. Но к концу лета у неё явилось другое горе. Случилось, что боярин Савёлов простудился, выйдя из жаркой своей мыльни на свежий воздух. Болезнь эта была для Ирины Полуектовны первым поводом заглянуть в будущее.