Александра Щепкина - Волею императрицы

Боярышни взглянули на него испуганно, а Феклуша всплеснула руками с лёгким криком. Она признала боярина Стародубского.

— Замолчи ты, — тихо говорил Феклуше Стародубский, — а вы, боярышни, не бойтесь! Я вам клятву даю, что ничего дурного вам не приключится, и я сам довезу вас бережно…

— Мы не знаем тебя, — ответила меньшая боярышня, — лучше мы в избу вернёмся, попросим везти нас хозяина… — Алексей взглянул в лицо её, открытое и освещённое вечерней зарей; он заметил на лице её испуг.

— Позволь, погоди, боярышня! Я скажу, кто я и откудова. Я сын Стародубского Никиты Петровича, а зовут меня Алексеем…

Чуть не вскрикнула боярышня Паша, но крик замер у неё. Она всматривалась испуганно, пытаясь узнать боярина; знала она, что видела его в детстве, но признать не могла теперь. Феклуша меж тем стонала и выла. Но неожиданно, спокойно подошла к Алексею боярышня Степанида.

— Боярин! Не губи нас, провожать нас тебе не пристало, не по обычаю; пошли с нами конюха!

— Ведь пристало же вам, боярышня, на свадьбу одним приехать! Здесь народу много вас видело, так и мне пристало проводить вас! — проговорил Алексей с усмешкой, глядя в лицо боярышни.

— Видел нас простой народ; они не осудят, что невесту нарядить вздумали, подарить её…

— Я вас каждый день встречаю, боярышни, около нашей вотчины, когда вы с песнями проезжаете в санях своих; и все вас видят…

— Греха в том нет! — вдруг живо вмешалась меньшая боярышня, вся зарумянившись. Кататься нам запрета нет от матушки, и в тереме мы поем песни дедушке. А мы не знали, что чужие бояре нас слушают!

— А знает ли дедушка, что вы на свадьбы смотрите и по чужим вотчинам катаетесь? — улыбаясь, спрашивал Алексей.

— От матушки мы не таимся, а дедушку больного не просим, не тревожим! И ты, боярин, ему о том не сказывай! — проговорила степенно старшая боярышня, прикрыв лицо покрывалом.

— Пожалей, боярин, нашу матушку! — вдруг обратилась к Алексею боярышня Паша, близко подходя к нему. — Храни Бог, ей за нас отвечать придётся! За что же ты нас выдать думаешь? Мы тебе чужие, что тебе о нас печаловаться? А ты не губи нас, боярин! Вреда мы ни тебе и никому не делали… — Паша говорила толково и спокойно, но в голосе слышалась мольба, и глаза её смотрели с укором. Встретив взгляд её синих глаз, Алексей невольно потупился.

— Я в вашу жизнь не мешался бы, поступайте как знаете, да вы ведь в беду попасть скоро можете! Вы недобрых людей повстречаете, горе будет тогда и вам, и матушке. Помолчу я для вас, никому не скажу, только и вы на свадьбы больше не ездите и с песнями не катайтесь! И ещё вас прошу ради самих вас, боярышни. Захара вы со службы своей отпустите, — он человек недобрый!

— Не тревожься, боярин! Никогда нас больше не встретишь и песен наших больше не услышишь! Но никому о прошлом не сказывай, не губи нас! И провожать нас не езди… — просила Паша.

— Хорошо, боярышни, пусть будет по-вашему! Повезёт вас мой конюх; он и лошадок вам уберёт, поставит в стойла. Я ж издали поеду за вами, чтобы знать, что вы счастливо к себе в усадьбу вернулись.

— Спасибо, спасибо, боярин! — раздались весело голоса боярышень и Фёклы. — Поминать тебя станем на молитве.

— Спасибо тебе, а матушке мы обо всём скажем: от неё нет у нас тайного! — промолвила Паша, глядя открыто и приветливо на Алексея своими синими глазами. Взгляд её напоминал боярину молодую птицу, ничем ещё не пуганную; таких случалось часто видеть ему в ранней юности, взлезая на деревья и заглядывая в гнёзда. И обе боярышни тоже выпорхнули из гнезда своего по неопытности и молодости. И старшая, хоть глядела угрюмо, но кротко просила не губить их и обещала молиться за него.

Усаживая боярышень в сани и укутывая им ноги медвежьим ковром, пока конюх его взбирался на передок саней и расправлял вожжи, Алексей сказал им приветливо:

— Так вы на меня, боярышни, не гневайтесь, если чем не угодил вам, простите и вину ту мне отпустите! Поезжайте и пойте песни: я вашему веселью не помеха!

— Не полюбились тебе, боярин, наши песни, так теперь нам петь их не в охоту! — ответила Паша, мельком взглянув на него уже из-под опущенного на лицо покрывала и весело смеясь ему в лицо. И странно было, что в ту же минуту припомнилось боярину то время, когда ещё маленькая боярышня толкнула и рассыпала коробку с пряниками; он признал вдруг в Паше старую знакомую.

— Пой, боярышня! — ответил он, смеясь. — Только в лесу пойте дальше от слободы, чтобы не слыхал никто.

— Благодарствуй, боярин, за милостивое слово! — проговорила с поклоном Паша. И при всплывшем в небе месяце Алексей мог разглядеть лукавую улыбку на лице её. Сани помчались, унося боярышень. Поспешно пошёл Алексей к мальчикам, сторожившим коней его, и, вспрыгнув на своего скакуна, никем не замеченный, выехал шагом из слободы; толпа, собравшаяся около избы, так занята была свадьбой и угощеньем, что не приметила приключения с кучером боярышень и их отъезда.

Выехав в поле, Алексей скоро нагнал сани Савёловых и ехал шагах в пятидесяти за ними. Короткий зимний день давно сменился сумерками, и только неяркий свет молодого месяца помогал Алексею следить за санями издали; они въехали в сосновый бор и скрылись из глаз его; но скоро послышалась песня, на звуки которой он направлял коня. В заунывном, словно вьющемся напеве он различал голос Паши, недавно ещё моливший его не губить их. И боярин всё понукал коня, поспешая следить за ними и беречь боярышень. По странному свойству человеческой природы, ему сделались вдруг близки эти незнакомые девушки, на которых он не обратил бы внимания несколько дней тому назад. Он и теперь готов был идти на шведов, чтоб избежать женитьбы, но не мог бы в эту минуту бросить боярышень на произвол судьбы, — их песня манила его за собой. Он нагнал сани в лесу и ехал в нескольких шагах около них. В чаще тёмного соснового бора неясно белел снег при свете пробившихся сюда лучей месяца; бледные лучи его падали и на лица боярышень, полузакрытых прозрачными покрывалами. Алексей озирался по сторонам, боясь, нет ли в лесу чужих людей, с желаньем удалить всякую опасность от бежавших впереди саней, как будто в них провожал он свои сокровища. С полчаса ехали все они таким образом по лесу и выехали, наконец, на поля Савёловых. В поле песни смолкли, а Алексей оставался далеко позади; вдали видна уже была усадьба боярина Савёлова. Боярышни скоро въехали в ворота усадьбы, а боярин Стародубский, быстрым взглядом окинув дом их и всю усадьбу, повернув своего коня, поскакал обратно и скоро скрылся в лесу. Он вернулся к избе, где была свадьба, постоял в толпе и дождался своего конюха. Поздним вечером вернулись они к себе домой. Старик отец долго ждал его к ужину и не дождался.