Александра Щепкина - Волею императрицы

— Да разве ж я не знал всего этого! — заговорил он наконец. — Анна вчера же мне на вас нажаловалась! Да я и сам давно видел. Бог да благословит вас! Я ведь Анне не товарищ в её затеях. Хороший, знакомый человек — самый лучший зять для меня; а кого выберут дочери, — это их дело; Анна может поступать как знает, а Ольга выбрала умно. Только не отняли бы тебя у нас, уж очень любят тебя в академии. Где ж Ольга? Пойдём к ней, марш!

Сильвестр обнял старика, тронутый его добродушием, и пошёл искать Ольгу. Ему приходилось изумляться, что всё это устроилось так скоро. Весной ещё он не позволил бы себе думать о женитьбе, и всего менее о женитьбе на одной из дочерей сержанта, — и вот он был уже женихом Ольги, почти неожиданно для него. Сильвестр мало изучал себя самого и не знал до этого времени, как он был способен подчиняться влиянью окружающих его людей и обстоятельств. Но теперь он отдавался счастью, с которым встретился в первый раз в жизни, не думая об остальном мире. Ясные дни шли быстро, как во сне, беззаботная весёлость овладела молодыми счастливцами; на хуторе раздавались песни и смех, все радовались с ними. Между тем в полях кончали жатву, плоды созревали в садах, и осень напоминала о предстоящей разлуке. Она наступила раньше, чем они ждали её. Уже в половине августа Яницкого вызвали в академию по случаю болезни ректора. Он звал Сильвестра на помощь для всех распоряжений перед началом преподавания. Ольга и Яницкий считали себя сильнее всех препятствий и не отчаивались при расставании. Стоило только ждать твёрдо и терпеливо, говорила Ольга, — и они расстались бодро и с надеждой на счастливое будущее.

Сильвестр вернулся в академию на утешение ректора и преподавателей. Его обыкновенно встречали там после каникул, как любимое дитя семьи. Ему и Стефану Барановскому приходилось испытывать только лучшие стороны воспитания при академии, — на их долю не приходилось ни наказаний, ни притеснений, которые зачастую приходилось выносить другим ученикам, особенно в меньших классах. Встретив теперь Сильвестра, ему говорили, что он расцвёл и возмужал, что никогда ещё он не казался таким видным и красивым. Яницкому неловко было выслушивать всё это: у него неспокойно было на совести, так как он должен был затаить всё, что свершилось с ним на хуторе. Его помолвку следовало скрывать до окончания курса. Особенно тяжелы были ему частые беседы с больным ректором, возлагавшим на него большие надежды. Ректор заявил ему, что если бы ему и пришлось умереть от болезни, так долго длившейся, то он умрёт с одним утешением, что Сильвестр займёт со временем его место при осиротевшей академии. Смущённый Сильвестр отвечал уклончиво, что он желал бы поступить в преподаватели при академии, и высказал желание продолжать ещё работать для своего дальнейшего развития на поприще наук. Но ректор не удовлетворялся таким ответом, он определённее разъяснял картину будущности Сильвестра, говорил о его пострижении и о повышениях в монашестве, о высоких санах, которые он займёт со временем. Сильвестр тяготился неловкостью своего положения, прошло несколько недель с тех пор, как он вернулся в академию, а он уже потерял свой ясный вид и начинал тосковать, впадая в разлад с самим собою. Стефан ещё не возвращался, и не с кем было ему поговорить по душе. В густых аллеях сада было мрачно, преподавание ещё не начиналось, и несколько часов в день Сильвестр проводил у постели ректора по желанию больного. Расспросы его о проведённом на хуторе лете смущали Сильвестра. Он прежде привык смотреть прямо в глаза людям и чувствовал, что, скрывая теперь свою тайну, он дойдёт до лицемерия, тем более что тайна его противоречила ожиданиям всех его окружающих. При таком разладе с людьми и с собою в нём даже подымалось сомненье — не поспешил ли он, решив свою участь летом? Не перешёл ли на путь, менее почтенный? Ректор имел способность ярко представлять достоинство человека, который отрекался от земных благ ради чистоты и веры и проповедования её другим. Под влиянием его речей или вечером, стоя под сводами освещённого храма, мысли его получали новое направление, и всё свершившееся с ним в последние дни лета казалось ему ребячеством. Он выходил на улицы города, чтоб передумать всё в другой обстановке, но и на улицах встречал только толпы богомольцев, серьёзные лица монахов или бедный люд калек и нищих, и ему снова совестно было вспомнить о своём беззаботном счастье; а между тем, однако, мир казался бы ему мрачен, если бы он не знал, что были в нём люди, которые любили его! Чтоб забыть это тяжёлое раздумье, он вдался в чтение. Готовясь в преподаватели или в крайнем случае в священники, он читал историю отцов Церкви или принимался за греческий и латинский языки. Он придумал, что, готовясь в священники, не так резко отступит от положения, к которому его готовили другие. Успокоившись на этой мысли, он начал открыто высказывать своё предпочтение к положению белого духовенства; и ему легче было выдерживать длинные разговоры с ректором, который начинал между тем выздоравливать и реже вёл речь об отречении от земных благ.

Один за другим возвращались все ученики академии, недоставало только одного Барановского, наконец и о нём пришли вести. Сторож Антон вернулся из путешествия по святым местам с севера и принёс весть, что встретил Стефана на барке на Волге. Ректор ещё не выходил из своей комнаты, он скучал и ради развлечения пожелал видеть сторожа и расспросить его о дальних краях. Сторож вручил ему просфору с пожеланием скорого выздоровления и долго занимал его рассказами; он не забыл упомянуть и о Стефане, который мог бы подтвердить его рассказы о разбойниках, напавших на барку.

— Да разве ты видел там Стефана? Не ошибся ли ты?

— Нет, ваше преподобие, точно видел Стефана! Сначала я сам себе не верил; сидит кто-то подле купца одного, распивает с ним из бутылочки, точно будто вино…

— Гм… — прокашлял больной.

— Похож, думаю, на Стефана. Слышу, и голос совсем Стефанов! Я поближе слушаю: он стихи читает какие-то, так бойко! — прохихикал наконец сторож. — А купец всё хвалил его. Я тут признал Стефана; нельзя было не признать: кричит так громко, нельзя не узнать голоса его!

— Гм… — откашлялся снова больной, — что же это за купец был?

— Господь его ведает! Около Ярославля, смотрю, сошли с барки и пошли вместе в город, — продолжал старик.

— Тебе следовало узнать, расспросить! — внушительно проговорил ректор. — Человек он молодой, неопытный, могут завести его Бог знает куда!

— Я спросил самого Стефана: «Как вы сюда попали?» — «По делам, — говорит, — матушка послала». Ну я поверил, — закончил Антон с притворным простодушием, хотя кривой глаз его замигал беспокойно, всматриваясь в ректора.