Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Она склонилась к барону на грудь, и несколько минут они ехали прижавшись друг к другу, тогда как лошадь медленной рысцой продолжала везти санки по занесённой снегом дороге.

— Ты видишь сама, что меня ничто не может спасти, кроме поспешного бегства, — сказал наконец молодой человек. — Но как же могу я бежать, если приходится покидать здесь тебя без надежды когда-нибудь вновь увидеть? Да лучше я предпочту навеки похоронить себя в подземельях крепости или в ледяных полях Сибири, чем жить вдали от твоей любви!

Анна вздрогнула, ещё теснее прижалась к нему.

— Анна! — воскликнул Ревентлов. — Смею ли я спросить тебя, достаточно ли ты любишь меня, достаточно ли ты доверяешь мне, чтобы покинуть вместе со мной родину, чтобы пуститься в полное опасностей бегство и найти по ту сторону границы, на моей родине, защиту нашей любви?

Мгновенье она молчала, а затем медленно подняла голову:

— Я последую за тобой всюду, куда ты хочешь, возлюбленный мой, — сказала она. — Пусть твоя родина станет моей. Но мой отец...

Она заплакала.

— Твой отец, — поспешил перебить её Ревентлов, — вскоре получит от нас весточку, когда мы будем в полной безопасности. На него не падёт гнев сильных мира за нас, да и они о нас скоро позабудут. И подумай, после того как справится он с первым моментом горя, разве не будет он счастливее при мысли, что ты находишься под охраной верной и преданной любви, чем если бы ему пришлось видеть тебя в бездне или запереть навсегда, как в могилу, в монастырь?

— Да, ты прав, возлюбленный мой, отец умер бы от горя, если бы это случилось, — воскликнула она, прижимаясь к груди барона.

Тесно прижавшись друг к другу, сидели они в санках. Звёзды, ласково мигая, взирали на них. Стояла полная тишина, нарушаемая только фырканьем лошади. Они были одни в этом огромном снежном поле, конец которого сливался на горизонте с тёмным небом.

Наконец Ревентлов, нежно приподнимая голову Анны, сказал:

— Но мы не можем терять времени: уже завтра на нас может низвергнуться удар, отвратить который мы не будем в силах. Мы не можем скрыться до спектакля, так как нас хватятся слишком скоро и могут быстро напасть на наш след. Но сейчас же, как только спектакль окончится, мы должны двинуться в путь. Бал у императрицы продолжится до утра — всё это время в нашем распоряжении; кроме того, и часть следующего дня пройдёт, пока нас с тобой хватятся. Это даёт нам громадное преимущество. В моём распоряжении на конюшне великого князя стоит двойная тройка лошадей; когда они устанут, то мундир камергера великого князя поможет мне быстро раздобыть у крестьян подставы, и если даже у лошадей наших преследователей будут крылья, и то им не удастся догнать нас. Возможно, — я сильно надеюсь на это — нас даже не будут преследовать; ведь капризы сильных мира сего быстро улетучиваются, когда с глаз исчезает объект их вожделений. Я всё приготовил для дороги, и мой слуга уверен, что дело касается экстренного поручения от великого князя. Так готова ли ты бежать со мной после окончания представления?

— Готова, возлюбленный мой! — ответила Анна без малейшего колебания.

Барон ещё раз заключил её в свои объятия и поцеловал в глаза и губы.

— Ничего не бойся и не показывай виду, — сказал он затем, — будь весела и смейся, чтобы никто не заподозрил чего-нибудь недоброго.

— Я буду смеяться, буду весёлой, — ответила Анна, — не буду, не буду думать ни о прошлом, ни о настоящем, а только о будущем, которое откроется нам!

Барон повернул лошадей обратно и, сильнее натянув вожжи, слегка причмокнул языком; рысак крупной рысью сорвался с места и быстро помчал их по хрустевшему снегу.

Анна прижалась к возлюбленному, смотрела на сверкающие звёзды и со счастливой беззаботностью любви и юности забыла обо всех заботах, которые ещё недавно так мучили её; ей казалось, что они уже мчатся к границе, позади которой останутся все огорчения, все страдания, уступая место блаженству любви.

Вскоре они доехали до освещённых домов Невского проспекта. Ревентлов свернул лошадь с реки на улицу, и они остановились около одного из боковых подъездов дворца.

Ревентлов передал лошадь подскочившему конюху и по узкой лестнице повёл Анну к театральному залу.

Все дни, протёкшие со времени последней репетиции и вплоть до представления «Хорева» в присутствии императрицы, прошли для Брокдорфа в беспокойном раздумье. Он старательно избегал взглядов великого князя, чтобы тот не привлёк его к ненавистным приготовлениям, он хотел обдумать на свободе, как привести в исполнение свои планы, с которыми носился с тех пор, как из-за кулис подслушал разговор красавицы Анны с Иваном Шуваловым. Но все эти планы, продиктованные, с одной стороны, завистливой мстительностью к счастливому соотечественнику, а с другой — желанием снискать благоволение влиятельного обер-камергера своей услужливостью, оставались невыполнимыми. Уже два раза он пытался, подозрительно осматриваясь по коридорам и избегая встреч, проникнуть к покоям Шувалова, но ни разу ему не удалось добиться, чтобы его приняли и выслушали. Брокдорф не мог передать вельможе желаемое через посредство третьего лица, а даже если бы он и рискнул, то успех был бы весьма сомнительным. И писать он тоже не решался; нельзя было доверять такие вещи бумаге и, кроме того, всем было известно, какую массу непрочитанных писем Шувалов целыми корзинами бросал прямо в огонь камина.

Масла в огонь, что называется, подлила весть, с быстротой молнии обежавшая придворных, что барон фон Ревентлов особым указом императрицы назначается гувернёром князя Тараканова. Доступ к детям, воспитывавшимся в строгой изоляции от двора, считался доказательством высшего благоволения и доверия императрицы. Всем было ясно, что это — выдающаяся милость; правда, никто не мог бы с уверенностью сказать, обязан ли юный голштинский дворянин этим отличием самой императрице или графу Разумовскому, но так или иначе, а Ревентлов стал особой, ступившей на первую ступень к высочайшим почестям, что возбуждало ещё более зависть и ненависть в желчном сердце Брокдорфа и торопило его с выполнением задуманного плана.

Случай, однако, не преминул подвернуться. Когда после третьей тщетной попытки проникнуть к Ивану Ивановичу Шувалову Брокдорф возвращался по длинному коридору к покоям великого князя, то навстречу ему из комнат дежурных статс-дам императрицы показалась молодая камеристка, одетая в русский костюм; осторожно оглядевшись по сторонам, она тронула его за рукав.

Брокдорф очнулся от задумчивости и с удивлением, почти с недовольством посмотрел на девушку. На один миг показалось, что он собирается резко огрызнуться, но её глазёнки сверкали так лукаво и хитро, её свежие губки улыбались так очаровательно, что Брокдорф улыбнулся тоже.