Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Анна невольно стала проникаться почтением к своему добровольному учителю, по временам забывая о своём странном, ненормальном положении. Но, когда Шувалов уходил и оставлял Анну одну, к ней снова возвращалась тоска, она плакала навзрыд, вспоминала своего возлюбленного, дом и умоляла Клару Рейфенштейн отпустить её на свободу.

Вот и сегодня обер-камергер пообещал заехать к ней после ужина у императрицы, который обыкновенно оканчивался довольно рано.

Клара Рейфенштейн поставила самовар, чай распространял по комнате тонкий аромат, и Анна, сидя в глубоком кресле и подперев голову рукою, предавалась своим невесёлым думам. Её бледное лицо стало ещё красивее, чем раньше, так как теперь на нём отражались перенесённое страдание, вся её скрытая внутренняя жизнь. Клара села около неё и, нежно гладя её руки, сказала:

— Ведь вы знаете, Анна Михайловна, что я — ваша верная подруга и давно освободила бы вас, если бы это зависело только от меня и если бы мы все не находились во власти человека, от которого никуда нельзя укрыться.

— Знаю, — томным голосом ответила Анна, — и благодарна вам за вашу дружбу.

— Я восхищаюсь вами, — продолжала Клара, — изумляюсь вашему мужеству, вашей стойкости. Тысячи других подчинились бы судьбе. Я сама, вероятно, не устояла бы, но тем более вы внушаете мне уважение и тем более я желаю вам счастья.

— Счастье! — иронически сказала Анна. — Счастье — это свобода и любовь, а я потеряла и то, и другое...

Клара крепко пожала ей руку и, проницательно глядя ей в глаза, проговорила:

— Простите, мне кажется, у вас на сердце теперь так мрачно, что вы сами не можете разобраться, что там происходит. Взгляните на меня!.. Разве я не нахожусь почти в таком же положении, как вы? Мы с сестрой прибыли в Россию, чтобы поступить в балет и, если возможно, найти здесь своё счастье. Я тоже грезила о молодых кавалерах, которые станут ухаживать за мной и будут преподносить мне цветы и бриллианты. Я грезила и о любви, может быть, не столь страстно, как вы, но... вместо этого, — продолжала она потухшим голосом, — моя сестра нашла этого страшного Петра Шувалова, который, правда, окружает нас всем этим великолепием, но зато и держит взаперти...

Внезапно дверь отворилась, и в комнату вошёл Иван Иванович Шувалов в роскошном придворном костюме с орденскою звездою на груди. Его лицо было сегодня беспокойнее, чем обыкновенно, и, остановившись на пороге ярко освещённой комнаты, он окинул собеседниц быстрым взглядом.

Клара в восхищении взглянула на обер-камергера, потом бросила взор на Анну и, понурившись, исчезла из комнаты.

Шувалов подошёл к девушке и страстно, но тем не менее почтительно, прижал её руку к губам.

— Чай приготовлен для вас, — тихо сказала Анна. — Так как вы сказали, что придёте сегодня вечером, то я осталась, повинуясь вашему приказанию.

— И больше у вас, мой дорогой друг, ничего не найдётся для меня, — проговорил Шувалов, — только стакан чаю и печальное повиновение моему приказанию, хотя повелитель и стоит перед вами в позе смиренного просителя?

— У меня нет ничего, кроме старой просьбы, — возразила Анна, поднимая свой взор. — Верните мне свободу, отпустите из этого дома, который, несмотря на всю его роскошь, для меня только тюрьма.

Шувалов поставил рядом с ней своё кресло и проговорил серьёзно:

— Да, дорогой друг, я открою тебе эту темницу, и ты можешь вылетать из неё в далёкий и светлый мир.

— Неужели это правда? — воскликнула Анна. — Вы хотите снова вернуть меня к моему отцу?

— Не совсем так, моё дитя, — ответил Шувалов. — Я готов всё положить к твоим ногам, но только не могу по доброй воле отказаться от тебя. Ведь я знаю, что ты полюбишь меня, что ты должна полюбить меня, что ты одна достойна наполнить мою жизнь! Мне наскучило вести жизнь, состоящую из непрерывного лицемерия и обмана. Я устал постоянно бороться с тысячью интриг и под видом могущественного человека быть только рабом случайного каприза. Для такого человека, как я, есть более достойная цель в жизни. Сегодня я, наконец, принял окончательное решение: я покидаю своё место, окружённое ложным блеском и кажущимся могуществом. В Кронштадте всегда стоит наготове корабль, специально для меня тысячи рабочих распиливают лёд в море, всё готово уже к отплытию, капитан и матросы преданы мне. Завтра я прикажу перевезти на борт судна своё состояние, завтра вечером мы с тобой сядем на корабль и после короткого плавания сойдём в одной из заграничных гаваней свободными и к тому же по-царски богатыми людьми.

— И вы хотите принудить меня покинуть родину? И это вы называете возвращением свободы? — воскликнула Анна.

— Да, я хочу принудить тебя скинуть с себя цепи, отягощающие твою душу. Ты должна забыть все житейские мелочи, должна вместе со мной отправиться в далёкий, прекрасный мир. Ты должна срывать все цветы, которые предлагает нам жизнь. Ничто не будет достаточно хорошо, богато и роскошно для твоих желаний. И, когда ты со своей высоты затем оглянешься на твоё прошлое, только тогда ты скажешь: «Я живу!» И тогда, Анна, ты отблагодаришь того, кто дал тебе эту жизнь! — страстно закончил он и, схватив руки девушки, опустился перед нею на колени.

Анна вся трепетала; у неё не хватало силы вырвать у вельможи свои руки, и она боялась поднять свой взор, так как чувствовала обжигающее пламя его глаз.

— Переноситься с тобой с места на место, не чувствовать себя ничем связанным, — шептал Шувалов, — разве может быть высшее счастье, высшее блаженство?

Анна чувствовала, как очарование его слов всё больше и больше охватывало её; она тоже как бы видела этот дивный мир, видела себя окружённой роскошью и всеми земными радостями.

Сильным движением она всё же вырвала свои руки, подбежала к окну и приложилась пылающим лбом к стеклу, но Шувалов пошёл за ней, нежно взял её за руку и, подведя к креслу, сказал:

— Не убегай! Ведь я вижу, что моя мечта захватила и тебя.

В эту минуту с улицы довольно отчётливо послышалась мелодия её любимой песенки, которую когда-то напевал ей Ревентлов. Анна узнала его голос и поняла, что барон нашёл, где скрыта она, что он подаёт ей о себе весточку и что, значит, освобождение возможно. Она вскочила и подошла к окну, но сквозь замерзшие стёкла ничего не было видно. Шувалов тоже подошёл к окну, однако, тоже не разглядев ничего, он вернулся обратно и сказал:

— Прошедшее со всеми своими картинами исчезнет бесследно, будущее же принадлежит мне, и ты когда-нибудь сама будешь благодарить меня, что я заставил тебя полюбить.

— Я в вашей власти, — бледнея, ответила Анна, — и, как вы сюда перевезли меня, так можете перевезти меня и за море, и во все те страны, о которых вы рассказывали мне. Но, будьте уверены, я никогда не полюблю вас; моё сердце уже не принадлежит мне, и если вы хотите мне счастья, то молю вас — отпустите меня.