Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

— Что желаете вы сказать мне? — спросила государыня. — Вы думаете, что я не благоволю к вам? Не помню, чтобы я сделала что-либо такое, из чего вы могли бы вывести подобное заключение.

— Ваше величество, — ответил Ревентлов, — ваша воля проявить монаршее благоволение. Я осмеливаюсь только просить вас, ваше величество, о защите против насилия и несправедливости, на что имеет право каждый из ваших подданных. Но то, что я желаю сообщить вам, ваше величество, вы можете выслушать только наедине. Горе и страдание человеческой жизни не должны преждевременно касаться души этого ребёнка.

— Я уйду, барон, уйду! — воскликнул юный Тараканов. — Я не допытываюсь, что огорчает вас... Только бы наша матушка государыня помогла вам и сделала вас опять весёлым!

Князь Алексей поспешил к дверям.

— Ну, в чём заключается ваша просьба, барон? — спросила государыня с оттенком нетерпения. — Помните, что мне недосуг и что я не имею возможности утолить все возлагаемые на меня надежды. Какой несправедливости подверглись вы и какого рода насилие угрожает вам?

— Мне угрожает высочайшая власть, какая только существует в России наряду с императорской властью, — ответил барон, — и лишь от вашего великодушия я могу ожидать помощи. У меня отняли девушку — предмет моей любви, ваше величество! — с жаром воскликнул он. — Её хотят принудить забыть меня, хотят обратить в игралище низкой страсти, хотят разрушить счастье двух сердец, которые не требуют ничего иного, как только жить одно для другого...

Императрица казалась поражённой: лёгкая тень досады и насмешки обрисовалась вокруг её губ.

— Ах, вот что, барон? — воскликнула она. — Вы любите, и я должна защитить вашу любовь?

— Если вы, ваше величество, отвернётесь от меня, — с нажимом подтвердил Ревентлов, — то мне не останется ничего иного, как вонзить кинжал в сердце вельможного наглеца, похитившего мою возлюбленную, потому что если я не могу спасти его жертву, то хочу, по крайней мере, отомстить ему. Но я уверен в вашей защите, ваше величество! — прибавил он с искренней мольбой в голосе. — Хотя я прибыл в ваше государство чужестранцем, однако моё восхищение вами и моя преданность вам так велики, как только может их вместить человеческое сердце; я убеждён, что вы, ваше величество, поможете мне обрести счастье...

Елизавета Петровна долго смотрела на голштинца, и в её глазах читалось сострадательное участие.

— Для меня, — сказала она, — несколько затруднительно и тяжело вмешиваться в любовные дела моих придворных кавалеров. Объясните, однако, что я могу сделать?

— Ваше величество, — воскликнул Ревентлов, — любимая мною девушка, дочь верноподданного России, похищена с помощью низкого коварства; её держат в неволе, пользуясь кичливой властью, её хотят отнять у меня, невзирая на то что я люблю её и чувства мои серьёзны. И всё это сделано ради того, чтобы удовлетворить прихоть могущественного царедворца, который имеет власть позволять себе всё что угодно и который, — с горячностью заключил барон, — помимо преступления против моей любви, нарушает ещё верность вам, ваше величество.

— Для того чтобы я могла помочь вам, — промолвила государыня, — скажите мне имя девушки, отнятой у вас, и сообщите, что за человек тот, который осмеливается пренебрегать законом и нарушать права моих подданных.

— Любимая мною девушка — дочь содержателя гостиницы Евреинова, а её похититель — обер-камергер вашего величества Иван Иванович Шувалов.

Государыня вздрогнула. Страшная бледность покрыла её лицо, губы у неё дрожали, глаза сверкали яростью.

Она принялась прохаживаться тревожными шагами взад и вперёд по комнате, прижимая руки к вздымавшейся груди, и как будто совершенно забыла о присутствии свидетеля.

— Низкий... презренный... — бормотала государыня. — А меня ещё мучила совесть при мысли о нём! Его рассеянность, его беспокойство я приписывала горю и ревности, тогда как он, может быть, смеялся надо мной у этой девчонки! Но они поплатятся оба за свою подлость! Я сокрушу их и затопчу в прах — его, изменника, лицемерно обманувшего меня, и заносчивую девчонку, которая так ловко, пожалуй, каким-нибудь дьявольским колдовством, умеет завлекать и прельщать мужчин!

Ревентлов стоял уничтоженный. Его глаза с ужасом следили за порывистыми движениями императрицы, а сердце леденело при мысли, что эта доведённая до бешенства женщина держит в руках жизнь его милой Анны. Он упал на колени перед государыней и воскликнул:

— Ваше величество! Не покарайте невиновной, выстрадавшей уже и без того слишком много! Заклинаю вас, возьмите мою жизнь, заставьте меня сгинуть в снегах Сибири, но пощадите несчастную... непорочную... невиновную.

Елизавета Петровна презрительно взглянула на человека, валявшегося в ужасе и отчаянии у её ног. Её лицо подёргивалось гневом.

— Непорочная!.. Невиновная! — с язвительной насмешкой произнесла она. — Вот мы посмотрим, будут ли доказаны её непорочность и невинность на моём уголовном суде и не удастся ли вырвать из её души чёрную тайну её колдовства!

В эту минуту осторожно отворилась дверь. Князь Алексей Тараканов с улыбкой заглянул в комнату, но тотчас с воплем испуга бросился к императрице, робко и растерянно всматриваясь в её искажённое гневом лицо.

— О, Боже, — воскликнул он, — отчего ты, матушка государыня, так рассержена и сурова?.. Мой бедный учитель ещё несчастнее прежнего, а я думал, что вся его печаль миновала! Помоги ему, матушка, помоги ему! Он такой добрый, и я его так люблю!

— Услышьте просьбу ребёнка, ваше величество, — воскликнул Ревентлов, тогда как смущённая Елизавета Петровна смотрела на плачущего мальчика, — чистыми устами детей глаголет Бог. .

Черты государыни смягчились, но глаза всё ещё сверкали гневно, а руки по-прежнему тряслись от волнения.

— Я не стану карать твоего друга, дитя моё, — произнесла она, — но виновные, обманувшие его и других, должны поплатиться за свою дерзость.

— Виновные — да! — воскликнул Ревентлов. — Но на девушке, которую вы хотите предать в руки палача, нет никакой вины; виновен тот, кто похитил её из родительского дома, кто, кичась своей властью, хочет обречь её позору, ввергнуть в отчаяние. Господь Бог даровал императрице власть не для того, чтобы она в несправедливом гневе заодно с виновными поражала и невиновных.

— Он прав, он прав! — подхватил князь Алексей. — Поверь же ему, матушка, посмотри на него: может ли он просить за виновную, может ли он любить дурную?

Елизавета Петровна стала гладить его волосы. Ревентлов с тревогой следил за переменой в чертах её лица.

Императрица наклонилась к юному князю и, поцеловав его в лоб, сказала Ревентлову:

— Вы избрали хорошего ходатая, барон; я готова признать, что о любимой вами девушке Сам Господь свидетельствует невинными устами этого ребёнка, который едва ли сознает, о чём он просит. Я готова поверить, что ваша возлюбленная чиста и невиновна. Успокойтесь, вы получите её из моих рук.