Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

— И если заключить ту недостойную сделку, к которой вас хотят принудить, — продолжала Екатерина Алексеевна, — вы уже не будете получать эти прекрасные устрицы как свою собственность. Они будут принадлежать датскому королю. Последний будет, конечно, время от времени посылать их вам в гостинец, но я уверена, что даже эти бессловесные моллюски будут стыдиться прикасаться к губам своего бывшего герцога, продавшего родную страну своим врагам за презренный металл. Поэтому сегодня мы можем спокойно наслаждаться их изысканным вкусом, тогда как впоследствии один вид их будет вызывать в нас тоску и раскаяние.

Она нагнулась над блюдом, чтобы взять с него устрицу, и высоко поддёрнула рукава пеньюара, словно они стесняли её движения, обнажив при этом белые, полные руки. Затем она взяла раковину и медленно стала втягивать содержимое, держа раковину на вытянутых руках.

— Вы правы, тысячу раз правы! — воскликнул Пётр Фёдорович. — О, я теперь прекрасно понимаю, почему с меня требовали ничего не говорить вам об этом. Боялись вашей проницательности. Меня думали обойти как угодно. Но теперь там должны будут убедиться, что глубоко ошиблись. Если я иногда сержусь, что у меня жена умнее меня, то я, по крайней мере, вознаграждён тем, что мы вместе будем бороться против всех интриг, не так ли? — продолжал он с детской просьбой в голосе. — Вы будете советовать мне, а я ничего не стану скрывать от вас, буду рассказывать вам всё, даже чего я не должен передавать вам.

— Мне вовсе не нужно давать вам советы, я просто буду только обращать ваше внимание на то, куда вас хотят завлечь ваши враги и что они коварно скрывают от вас. Ведь женщины проницательнее мужчин в интригах, а если вы будете верить мне и доверять...

— Да, да, — воскликнул великий князь, — я верю и доверяю вам, потому что, если бы вы враждебно относились ко мне, как это мне говорят сплошь и рядом, вы не посоветовали бы мне так, как сейчас, не ненавидели бы датского короля так же, как я ненавижу его. Вы — превосходная жена, умная, дальновидная, и при этом такая красавица, — добавил он, целуя ей руку.

— Красавица? — спросила Екатерина Алексеевна, вырывая у него руку и откидываясь на подушки. — Я не надеялась, что вы можете заметить что-либо подобное.

— Почему же нет? — спросил великий князь, подходя ближе и снова пытаясь схватить её руку, которую она кокетливо вырвала у него.

— Почему нет? — переспросила Екатерина Алексеевна, кидая на него обворожительный взор из-под полуопущенных ресниц. — Потому что я боялась, что мои глаза не горят таким же огнём, как у Ядвиги Бирон, что мои плечи не так красивы и изящны, как её, что мои руки не напоминают белизны слоновой кости, как её...

— О, нет, нет! — воскликнул великий князь, которому удалось наконец схватить руку супруги. — Молчите, я был глуп и слеп: у меня самая умная и красивая жена, я ни на кого не буду больше смотреть и не стану следовать ни чьим советам, а моя умная и очаровательная герцогиня поможет мне отстоять нашу страну от жадных врагов и от интриганов друзей.

Он покрыл жаркими поцелуями руки Екатерины, привлёк её к себе и страстно прижал к груди.

— Война всем врагам Голштинии! — пролепетала Екатерина Алексеевна, склоняясь головой к нему на плечо.

— Да, пусть видят, что герцог и герцогиня — одно! — с вызовом воскликнул Пётр Фёдорович. — Пусть все убедятся, что их будущий император будет всегда следовать совету своей умной и прекрасной императрицы!

Празднества следовали одно за другим. Императрица, и прежде любившая повеселиться, как будто жаждала всё забыть в этом вихре беспрерывных развлечений, чтобы отогнать страшный призрак недуга, заявлявшего о себе всё более частыми и грозными припадками, и удержать свою молодость... Она предавалась всем наслаждениям и удовольствиям, способным взбудоражить юность, но которые пагубны для слабеющего организма.

Каждый день приносил Петербургу новые военные смотры, на которых императрица появлялась верхом, в мундире своей лейб-кампании, вызывая во всём населении столицы искренний и непритворный восторг своею всё ещё неотразимой, издали, внешностью.

За этими блестящими парадами следовали обеды, где состязались между собою русская, английская и французская кухни; их завершали костюмированные балы, особенно любимые Елизаветой Петровной; для них она часто придумывала сама кадрили и шествия, входя во все мелочи костюмов.

Когда эти удовольствия, следовавшие одно за другим и соединявшие в себе роскошь и блеск Старого и Нового Света, затягивались с утра до полуночи, то государыня удалялась с наиболее приближёнными к ней лицами в свои внутренние покои для маленьких ужинов, которые нередко продолжались при затворенных дверях до рассвета и служили предметом таинственного перешёптывания всего двора. Никто не имел доступа на эти интимные ужины, кроме тех, кто состоял в самых коротких отношениях с графами Разумовскими и Шуваловыми, а кто удостаивался хотя одного приглашения на них, — тот никогда не проговаривался о происходившем на этих ночных пирах. Но ходили втихомолку слухи, что тут устранялись все стеснения придворного этикета и признавались господство и власть лишь одного Вакха, вследствие чего государыня и её гости частенько расставались при содействии особого штата прислуги в таком состоянии, которое называлось у древних «сладостным безумием» и предписывалось менадам и вакханкам в виде особого священнослужения божеству, увенчанному виноградными гроздьями.

Наряду с этими тайными и явными развлечениями интерес двора привлекало к себе театральное зрелище, которое приказал готовить к постановке Иван Иванович Шувалов под руководством актёра Волкова. В одном из больших залов Зимнего дворца, вместо маленькой импровизированной сцены, где давались и раньше время от времени представления, строили настоящий театр. Императрица приказала для драматических спектаклей привлечь кадетов, и, по выбору Волкова, несколько воспитанников этого военного учебного заведения были посвящены в тайны мимического искусства и назначены для театральной службы под руководством великого актёра, внезапно вошедшего в милость государыни. Волкову быстро удалось поставить отдельные сцены мольеровских пьес частью по французскому подлиннику, частью на русском языке по собственному переводу, и эти представления шли так образцово, что и сыгравшаяся труппа настоящих актёров, положивших на своё обучение годы, не могла бы превзойти их своим исполнением. Благодаря этому кадетские спектакли всё более и более нравились императрице, и она часто присутствовала даже на их репетициях, которые придавали двору совершенно новую прелесть и новое оживление. Но главною целью Волкова, которой он наряду с этими мелкими представлениями посвящал все свои силы, была постановка большой трагедии «Хорев» Александра Сумарокова. Репетиции этой первой русской пьесы, которая ставилась в государстве для высшего общества, привыкшего заимствовать всю умственную жизнь с Запада, предпочтительно из Франции, происходили по этой причине в закрытом зале Зимнего дворца, с особенной пышностью превращённом в театр. Никто из придворных, не принимавших непосредственного участия в представлении, не имел сюда доступа, и даже для самой государыни этот спектакль должен был явиться сюрпризом, ради чего она, по просьбе Ивана Шувалова, ни разу не присутствовала на репетициях «Хорева», хотя живо интересовалась всеми театральными зрелищами.