Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Было естественно, что при таком разнообразии развлечений у государыни было очень мало случаев добраться до политики. Императрица была недоступна для канцлера. Она строго придерживалась правила выслушивать доклад о дипломатических делах сначала от своего обер-камергера Шувалова, но тот, в свою очередь, был так занят театральными делами всякого рода: постановкою декораций, выбором исполнителей, изготовлением костюмов, что, действительно, было немудрено, если он не находил свободного времени, да и не чувствовал охоты утруждать государыню сухими и непривлекательными вопросами внешней политики. Во всех делах наступил полный застой, поскольку они не могли быть решены с помощью надлежащих ведомств.

В общем граф Бестужев ничего не имел против такого порядка вещей. Граф был своеобразной натурой, в которой тончайшая восприимчивость ко всем духовным и материальным наслаждениям в жизни сочеталась с самым решительным отвращением ко всякому напряжённому и усидчивому труду. При всём богатстве его познаний, при всём знакомстве с ходом европейской политики и с характерами заправил во всех европейских кабинетах, при всей верности и ясности его суждений, при всём умении с меткой сжатостью и точностью изложить свою мысль письменно и устно ему требовалось величайшее усилие над собою, чтобы принудить к какой-либо серьёзной деятельности свой ум, работавший с игривой лёгкостью. Честолюбие было наименее выдающейся пружиной его действий, а власть и своё положение канцлер любил лишь за то, что они доставляли ему возможность самым утончённым образом наслаждаться жизнью на её лучезарнейших высотах. Вдобавок странное делопроизводство, установленное прихотью императрицы, почти всегда избавляло его от всяких личных столкновений и всякой личной ответственности. Чем реже сам он приближался на этом скользком пути к Елизавете Петровне с неприятными ей занятиями, тем менее угрожала ему опасность каким-нибудь доложенным делом или высказанным, или поддержанным им мнением навлечь на себя легко вспыхивавшую и жарко разгоравшуюся досаду государыни.

Перед большинством дипломатических представителей держав Бестужев соблюдал правило учтивой мешкотности; он с большой диалектической ловкостью умел при случае создавать затруднения по отдельным, совершенно безразличным и маловажным, второстепенным пунктам и затягивать переговоры о них до тех пор, пока последует решение императрицы по существу дела. Когда же все его невинные средства исчерпывались раньше времени, канцлер прибегал к своей последней уловке: он ссылался на свой преклонный возраст, на свою болезненность и направлял нетерпеливых дипломатов к вице-канцлеру графу Воронцову, который придумывал, со своей стороны, новые причины колебаний или был вынужден на собственный риск докладывать императрице о деле, уже не терпящем дальнейшего отлагательства.

Но в данный момент, при всём том, Бестужева было крайне трудно вывести из его апатичного равнодушия, он находился в состоянии всё возраставшего волнения. Для английского правительства было делом чрезвычайной важности заключить союзный договор с Россией и связать прочными узами с британской политикой северную державу, призванную со времени Петра Великого играть важную роль в судьбах Европы. Война с Францией являлась лишь вопросом времени; Австрия стояла на стороне Англии и была готова напасть на прусского короля, союзника Франции, при первом пушечном выстреле. Если бы Россия осталась нейтральной или даже стала на сторону Франции, то предстоящая война могла бы окончиться новым и ещё более чувствительным поражением Австрии, чем две первые из-за Силезии, а Франция в союзе с Пруссией приобрела бы преобладающее господство над всем европейским материком, и даже английскому владению в Ганновере, которому придавал тогда важное значение Лондон, ввиду соединённых с этим избирательных прав в германском государстве, могла грозить опасность. Поэтому всё было пущено в ход, чтобы убедить Россию принять энергичное участие в подготовлявшейся кампании, став на сторону Англии и Австрии. Лишь при таких условиях было возможно решительное ниспровержение прусского короля, причём победоносная Австрия, в память традиционных войн Габсбургов с Валуа и Бурбонами, до такой степени подавила бы влияние Франции на континенте, что Англии было бы уже абсолютно легко одолеть свою исконную соперницу. Таким образом, английское правительство не соглашалось мириться с обычной при русском дворе и свойственной графу Бестужеву волокитой в делах; оно требовало категорического ответа, и мистер Гью Диккенс обещал, в случае желанного заключения договора, финансовую поддержку со стороны британского кабинета канцлеру Бестужеву, который, несмотря на своё богатство, не выходил из самых гнетущих денежных затруднений при своём расточительном образе жизни. Следовательно, успех английских домогательств был связан для графа Бестужева со значительными материальными выгодами, которые делали крайне желательным для него благоприятный исход этих переговоров и вывели престарелого дипломата из его апатии.

Канцлер уже не раз посылал Ивану Шувалову тонкие и убедительные памятные записки, на составление которых он был большой мастер. Однако эти превосходные официальные бумаги оставались непрочитанными, исчезая под грудой рукописных ролей, рисунков театральных костюмов, эскизов декораций, покрывавших стол обер-камергера. Мало того: канцлер, ободрённый приветливыми словами императрицы, с которыми она обратилась к нему на одном из придворных празднеств, осмелился напомнить ей о приказанном ею самой возобновлении переговоров относительно английского союза; но Елизавета Петровна взглянула на него с удивлением и ответила если не с досадой, то всё же рассеянно и равнодушно: «Да, да... мы должны обдумать это». Граф Бестужев поклонился со вздохом, услыхав знакомую фразу. Ему было слишком хорошо известно по личному опыту, что значило, когда государыня со скучающим видом обещала подумать о каком-нибудь важном деле.

По всем этим причинам почтенный сановник бродил весьма недовольный и расстроенный среди весёлого ажиотажа двора и напрасно напрягал свой дипломатический ум, изобретательный по части крупных и мелких ресурсов интриги; ему никак не удавалось подвинуться вперёд хотя бы на единый шаг. Императрица избегала разговоров с мистером Гью Диккенсом; Иван Шувалов заметнее, чем когда-либо, выставлял на вид своё пристрастие к Франции; к тому же, казалось, он прочнее прежнего утвердился в благосклонности государыни, потому что она отличала его при каждом удобном случае и как будто даже не смотрела ни на кого, кроме своего любимца.