Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

— Батюшка, — воскликнула Анна, — как хорошо, что наш дорогой друг... что господин барон, — смущённо поправилась она, — оказался свободным как раз в этот момент и мог оказать нам честь своим посещением. Он так любезен, что предложил приезжать за мной, чтобы провожать на репетиции в Зимний дворец и потом отвозить обратно домой. А то я так боялась заранее, что придётся одной появиться в этом громадном дворце и проходить под взглядами тамошних солдат и лакеев, постоянно снующих во дворце. Но барон знает там всё и всех, пред ним чванные лакеи сгибаются в три погибели, и под его защитой и покровительством я спокойнее и увереннее пройду через все дворы и залы.

Лицо Евреинова омрачилось ещё более. Обе опасности, которые угрожали его ребёнку и наполняли его сердце тревогой, теперь соединились в одну, и ему уже казалось почти невозможным чудом суметь предохранить дочь хотя бы от одной из них.

Тем не менее он почтительно поклонился барону и в изысканных выражениях поблагодарил его за покровительство, обещанное Анне; ведь он не мог бы подыскать основательный предлог, чтобы отклонить предложенное покровительство, как не мог уклониться от исполнения приказания, переданного ему Шуваловым от имени императрицы.

Вдруг на омрачённом скорбными заботами лице Евреинова блеснула какая-то мысль: беглая улыбка и выражение лукавства на мгновение скользнули по губам, когда он встал, чтобы лично подать барону Ревентлову стакан чаю, в который он добавил несколько капель крепкой двойной водки. Сделав это, он сказал дочери:

— Нечего зря терять время, Анна, ступай в свою комнату и перебери наряды. Достань самые лучшие и самые богатые платья, самые ценные серебряные и золотые цепи и браслеты, самые богатые ожерелья и драгоценные камни, чтобы украсить этим себе шею, волосы и руки. Ты должна появиться при дворе в достаточно приличном виде; никто не смеет сказать, будто я отправляю во дворец государыни свою единственную дочь одетой словно какую-то несчастную крепостную девку!

Анна нерешительно взглянула на Ревентлова. Каждый момент, проведённый без него, без чар его взгляда, казался ей невозвратно потерянным, и это так явно, так наглядно проглядывало в её взоре, что сердце молодого человека затрепетало.

— Ступай! — строго повторил Евреинов. — Ведь тебе много чего надо осмотреть и подправить. Не беспокойся, я уж позабочусь, чтобы нашему дорогому гостю не было скучно и чтобы у него не было ни в чём недостатка.

— Ступайте, очень прошу вас об этом, ступайте! — сказал Ревентлов. — Да и у меня очень мало времени: я только урвал минутку от службы, чтобы иметь возможность поздороваться с вами, моими добрыми друзьями, и служба опять призывает меня во дворец. Ровно в пять часов я буду здесь, чтобы отвезти вас на репетицию.

Девушка ещё раз окинула его любящим взглядом, а затем с прелестной доверчивостью подставила ему щёчку, причём успела шепнуть ему:

— Значит, до свиданья. Я постараюсь принарядиться и стать как можно красивее, чтобы вам не пришлось стыдиться меня, когда вы повезёте меня во дворец.

Шепнув это, она вышла из зала и направилась к себе.

Евреинов взял под руку барона и подвёл его к одному из столов, который стоял вдали от остальных гостей. Поставив пред ним собственноручно налитый стакан чаю и приказав подать себе вина, он вплотную подсел к молодому человеку и заговорил с ним тихим голосом, хотя и трудно было предполагать, чтобы кто-нибудь из остальных присутствовавших здесь гостей понимал немецкий язык, на котором Евреинов разговаривал с голштинским бароном.

— Я считаю за особенное счастье, — сказал он, — что небо послало мне вас, многоуважаемый барон, как раз сегодня и что в воспоминание о маленькой услуге, которую мне пришлось когда-то оказать вам, вы любезно предложили отвозить и привозить обратно мою дочь Анну во дворец, не оставляя её своим покровительством.

— Господи Боже! — ответил Ревентлов, который принял эти слова за простую вежливость. — Ведь это — такой пустяк, который не причиняет мне ни малейших хлопот, но доставляет массу радости! Хотя я и очень недавно живу здесь, но смотрю на себя почти как на члена вашего дома.

— Благодарю вас! О, благодарю вас, дорогой барон! — сказал Евреинов всё тем же тихим голосом и, ещё ближе пригибаясь к уху молодого человека, продолжал: — Значит, тем более вы способны разделить мою тревогу и поможете мне защитить мою дочь от грозящей ей опасности!

— Вашу тревогу? Защитить Анну Михайловну от грозящей ей опасности?

— От громадной опасности, от такой, которая настолько велика, что я почти не смею говорить о ней... почти не решаюсь посвятить вас в такую тайну, которая способна принести гибель всякому, знающему её.

— Анне Михайловне грозит опасность? — воскликнул Ревентлов, страшно бледнея и прижимая руку к сердцу. — О, говорите, да говорите же поскорее! Вы знаете, что я — ваш друг! Нет такой жертвы, которой бы я не принёс, лишь бы защитить её!.. Вы можете быть уверены, что в отношении соблюдения тайны я буду молчалив, как могила!

— Да, да, я знаю, что вы — очень хороший человек... Но, с другой стороны, вы так же бессильны против той могущественной силы, которая угрожает моей дочери...

— О, говорите, говорите же! — снова воскликнул Ревентлов.

— Дерзновением и насилием тут, к сожалению, ничего нельзя добиться, — вздыхая, сказал Евреинов. — Но вы по крайней мере можете быть настороже. Иван Иванович Шувалов поглядывает на мою дочь; все его частые посещения — только ради неё. Приказание императрицы, чтобы дочь простого горожанина приняла участие в придворном спектакле — тоже плод его стараний. Ему нужно заманить мою Анну туда, где она, находясь вдали от моего бдительного надзора, будет вполне во власти его хитросплетений и где он сможет без всякой помехи опутать её сердце или же, — добавил он мрачным, дрожащим голосом, — хитрым обманом или насилием добиться своей цели!

— Но это ужасно! — вскрикнул Ревентлов. — И вы вполне уверены в своих мрачных предположениях?

— Совершенно уверен, — ответил Евреинов.

Ревентлов низко склонил голову. Он был не в силах подавить на лице то выражение ужаса и негодования, которое вызвали в нём слова Евреинова.

— И всё-таки, — сказал он затем, — существует верное средство предупредить это несчастье: достаточно только сообщить обо всём императрице, она не потерпит неверности со стороны Шувалова и защитит вашу дочь.

— Защитит мою дочь? Она? Господь с вами! Да именно государыня не должна ничего знать! Она способна простить своему фавориту его проступок, но моей дочери она не простит соперничества! Вы можете предохранить её от всех ловушек, в которые будут стараться поймать её, если будете отвозить на репетицию и привозить обратно домой. Но самое важное — выиграть время; потом уже обстоятельства покажут, что делать, и, быть может, мне удастся придумать такой исход, благодаря которому можно будет, не подавая виду, сохранить Анне безопасность.