Грегор Самаров - На пороге трона

— Совершенно верно, совершенно верно! — воскликнул граф Шувалов. — Да, необходимо скрыть истинное положение вещей. Императрицу никто не должен видеть. Пусть доктор в этом уединённом уголке проявляет своё искусство; может быть, ему Бог поможет раздуть угасающую искру в пламя жизни. А наши недруги будут тем временем изнывать в борьбе между надеждой и страхом. Пока никто в точности не знает о положении императрицы, нам не грозит серьёзная опасность.

Граф Шувалов вышел и вскоре вернулся с несколькими камеристками, наиболее преданными Елизавете Петровне. Они перенесли государыню на кровать и быстро преобразили кабинет в комнату для больной.

Разумовский тоже не терял времени. Он распорядился поставить усиленный караул у каждой двери покоев императрицы, строго приказав при этом никого не пропускать к ней. Если бы явился дерзновенный, осмелившийся воспротивиться запрещению, то его следовало застрелить тут же, на месте.

Залы постепенно пустели. Обер-камергер попросил гостей от имени её императорского величества разъезжаться по домам. Публика бесшумно удалялась, стараясь говорить как можно тише; многие взоры с тайной надеждой устремлялись в горизонт будущего, где восходило новое солнце.

К подъезду подкатил экипаж великого князя, окружённый форейторами, с факелами в руках. Густая толпа придворных, штатских и военных в высоких чинах сопровождала великокняжескую чету. Многие из этой толпы, не дожидаясь своих лакеев, спешно одевались и бросались в экипажи, чтобы не отстать от кареты, в которой сидели Пётр Фёдорович и Екатерина Алексеевна, направлявшиеся в Ораниенбаум.

Почти у самых ворот этот блестящий кортеж встретился с отрядом кирасир, конвоировавших наглухо закрытый экипаж, в нём находился Сен-Жермен, которого везли в самый мрачный каземат Петропавловской крепости. Великая княгиня не знала, кого сопровождает отряд кирасир, но ей почему-то невольно вспомнилось предсказание графа об ожидающей её блестящей будущности. Она с удовольствием думала об этом предсказании, совершенно позабыв, что предварительно ей предстояло вынести, по словам предсказателя её судьбы, много горя и унижений.

Пётр Фёдорович и Екатерина Алексеевна молча возвращались в Ораниенбаум, погруженные каждый в свои мысли. Выйдя из экипажа, они вошли в большой салон, разделявший помещение на две половины; в одной из них были апартаменты великого князя, в другой — великой княгини. Всё блестящее общество последовало за наследником престола. При виде этой многочисленной толпы невольно приходил на память рой мух и комаров, всегда стремящихся именно к той точке, которая в данный момент кажется наиболее блестящей.

Пётр Фёдорович, холодно поклонившись своей супруге, собирался уйти, но вид этой угодливой, заискивающей толпы остановил на мгновение его внимание. Он высоко поднял голову, на его губах появилась неприятная надменно-пренебрежительная улыбка властелина, а лицо приняло холодное, почти грубое выражение, которое произвело неприятное впечатление на присутствующих. От зоркого взгляда великой княгини не укрылось это впечатление. Боясь, чтобы великий князь не совершил какой-либо бестактности, Екатерина Алексеевна быстро выступила вперёд и громко проговорила:

— Мы вам очень благодарны за ваше участие в нашем великом горе, причинённом нам болезнью нашей августейшей тётки, государыни императрицы, но просим вас вернуться скорее обратно в Петербург. Если, Божьей милостью, императрица поправится, болезнь её окажется лёгкой, то её императорское величество будет неприятно поражена, что часть её двора собралась здесь. Обязанность каждого верного подданного — усердно молиться о скорейшем выздоровлении императрицы; мы надеемся, что все вы не замедлите исполнить эту обязанность, и со своей стороны, конечно, сделаем то же самое.

Великий князь сначала с удивлением слушал слова своей супруги, осмелившейся так дерзко говорить от его имени. Затем его лицо покраснело от гнева, он схватился за рукоятку шпаги и, казалось, готовился прервать речь Екатерины Алексеевны. Его блуждающий взгляд встретился со взором Льва Нарышкина, к которому Пётр Фёдорович относился с полным доверием. Нарышкин сделал лёгкий знак великому князю не мешать Екатерине Алексеевне, и тот послушно сдержал свой гнев. Когда великая княгиня замолчала, сделав рукой величественный жест, взоры всех присутствующих устремились на Петра Фёдоровича. Придворные с напряжённым вниманием ожидали, что скажет их будущий повелитель. Но Пётр Фёдорович лишь молча наклонил голову, как бы подтверждая слова своей супруги, и всё с тем же гордым выражением лица, не снимая шляпы с головы, отвернулся от присутствующих. Никто не осмелился ослушаться этого приказания. Всё общество снова продефилировало перед великокняжеской четой, и зал скоро опустел. Когда вся посторонняя публика удалилась и в комнате осталась лишь ближайшая свита великого князя и его супруги, Пётр Фёдорович с недоумением взглянул на неё.

— Я признаю большой дерзостью с вашей стороны говорить от моего имени, — начал он. — На этот раз я вам прощаю; может быть, то, что вы сказали, и умно; может быть, вы даже оказали мне услугу, за которую я должен быть вам благодарен, но помните, что впредь я не позволю этого. Наступит время, когда к моему слову будет прислушиваться вся Россия и когда только моё слово , и только моё одно , будет для всех законом.

Екатерина Алексеевна так пристально и зорко смотрела на своего супруга, что тот не выдержал её взгляда и смущённо потупил взор.

— Мой голос ни теперь, ни в будущем не в состоянии будет заглушить слова вашего императорского высочества, — спокойно возразила она, — но если я вам оказала некоторую услугу сегодня, осмелившись заговорить от вашего имени, то надеюсь, что ни теперь, ни в будущем мой супруг и император не запретит мне быть ему полезной.

Великий князь медленно поднял взор и, взглянув на Екатерину Алексеевну, молча протянул ей руку. Она окинула гордым торжествующим взором маленький кружок приближённых, среди которых находилась побледневшая от злости графиня Елизавета Воронцова.

Пётр Фёдорович повернулся к двери, чтобы пройти на свою половину, но в этот момент наружная дверь открылась и на пороге показался офицер Преображенского полка. Отстранив лакея, открывавшего ему дверь, он быстрой походкой направился к великому князю.

— Имею честь доложить вашему императорскому высочеству, — начал он, отдавая честь Петру Фёдоровичу, — что я являюсь к вам с приказом от её императорского величества арестовать господ Викмана и Вюрца, принадлежащих к штату ораниенбаумского дворца. Прошу у вашего императорского высочества разрешения выполнить этот приказ и дать мне проводника, который указал бы мне дорогу к дому лесничего. Отряд солдат ждёт на улице; там же находится и карета, в которой я должен препроводить арестованных в Петербург.