Грегор Самаров - На пороге трона

Граф Понятовский стоял пред ней, весь сияя восторгом и восхищением.

— Моё солнце, — пылко заговорил он, — сияет здесь светлее, чем в сверкающем мире; здесь, где нас окружает настоящая, не прикрашенная природа, я могу забыть на минуту, путём каких непреодолимых преград искусная махинация, называемая светом, разъединяет людей и людские сердца.

— Это звучит почти упрёком по моему адресу, — сказала Екатерина Алексеевна. — Разве я когда-нибудь давала чувствовать вам эти преграды? Разве я не выказывала желания быть моему другу не чем иным, как настоящей приятельницей?

— Боже мой, ваше императорское высочество! — воскликнул граф. — Вы сказали — упрёк? Как может сорваться с моих губ упрёк? Но если вы, ваше императорское высочество, изволите милостиво забывать о преградах, отделяющих вас от простого смертного, то я не могу забыть о них; и я счастлив в те моменты, когда уединение даёт мне возможность мечтать, что и к той, которая называет меня своим другом, я могу приблизиться с человеческими чувствами в душе. Я должен столько сказать вашему императорскому высочеству, столько, что моё сердце готово выскочить из груди, что я готов был уже не раз бежать прочь отсюда, и я бежал бы, если бы, — прибавил он, весь дрожа, — имел силы вырваться отсюда.

— Вы хотели бежать? — произнесла Екатерина Алексеевна. — Домой? Это было бы странной несправедливостью по отношению к вашим друзьям, к которым я имею смелость причислить и себя! Но почему? Это звучит так, будто вас давит сознание какой-то вины, а между тем вы, кажется, решительно всем здесь не оказывали ничего, кроме услуг.

— О, да, ваше императорское высочество, — воскликнул граф, — меня давит сознание одной вины — вины против вас, которой я желал бы посвятить все силы мои и которую я всё-таки обманул!

— Обманули! Меня? — испуганно произнесла Екатерина Алексеевна, и в её глазах сверкнул грозный, гневный огонь. — Я не могу верить этому!.. Но говорите, в чём ваша вина.

— Да, я скажу, — произнёс Понятовский, опускаясь на колени, — я должен вымолить у вас прощение; а если я не получу его, я уеду далеко-далеко.

Великая княгиня нервно мяла свою перчатку.

— Говорите! — произнесла она подавленным голосом, отворачивая голову в сторону.

— Ваше императорское высочество! Вы знаете, — глубоко вздыхая, произнёс Понятовский, как будто его слова стоили ему огромных усилий, — что меня ввёл к вашему двору сэр Чарльз Генбюри Уильямс.

— Он был моим другом, — сказала Екатерина Алексеевна, — и я была уверена, что он привёл ко мне друга.

— Он прежде всего был дипломатом, — воскликнул граф Понятовский, — и его друзья были для него лишь орудиями для его планов, цифрой в вычислениях.

— Он просчитался, — сказала великая княгиня. — Но я всё ещё ничего не понимаю, — нетерпеливо прибавила она.

— Вы, ваше императорское высочество, тотчас поймёте всё, — совсем печально сказал граф Понятовский. — Сэр Уильямс не мог часто появляться в Ораниенбауме...

— Да, да, ему заперли бы тогда, пожалуй, двери в Петергофе, — с горькой улыбкой прервала Екатерина Алексеевна.

— А ему между тем было необходимо продолжать свои сношения с вашим императорским высочеством и знать, что говорится и делается в Ораниенбауме...

— Я знаю, — промолвила великая княгиня, — я была тоже цифрой в его вычислениях... я была, скажем проще, нулём.

— Да, нулём, ваше императорское высочество, но таким, который, будучи прибавлен к единице, даёт десять! — горячо воскликнул Понятовский. — Затем, — продолжал он, — ему был необходим посредник; его выбор пал на меня...

— А разве его выбор был плох? — произнесла Екатерина Алексеевна, черты которой начали проясняться. — Вы ведь часто доставляли мне сведения о нём и делали намёки на его поведение.

— Но я также, — воскликнул граф, прижимая руку к сердцу и боязливо глядя на неё, — и ему рассказывал всё, что видел и слышал, всё, что великий князь и вы, ваше высочество, говорили в моём присутствии, рассчитывая на мою преданность; а это было уж нечто больше того, что требуется от посредника; это, ваше высочество, было нарушением доверия, это было делом, достойным шпиона...

— Мне нечего скрывать, — гордо произнесла великая княгиня, — и я уверена, — прибавила она с дружелюбной улыбкой, — что вы не стали бы служить таким посредником никому, кроме как другу, кем и был для вас сэр Уильямс.

— О, благодарю вас за эти слова, ваше высочество! — воскликнул Понятовский. — Но мои признания ещё не окончены... Сэр Уильямс уехал и оставил мне поручение извещать его и далее обо всем слышанном и виденном мной; я обещал ему это, но, Бог — свидетель, я твёрдо решил не иметь больше тайн от вашего императорского высочества. Однако я откладывал признание со дня на день. Сэр Уильямс дал мне поручения, но, клянусь, я не писал ему писем. Ваше императорское высочество! Вы можете теперь решить, угодно ли видеть вам во мне друга, или вы пожелаете прогнать меня с глаз долой, как шпиона, обманувшего ваше доверие.

Екатерина Алексеевна с нежной благосклонностью смотрела на графа, прекрасные, прозрачные глаза которого наполнились слезами.

— Если бы вы были виноваты, — нежно произнесла она, — ваше признание уничтожило бы вашу вину, а если бы моё доверие к вам могло ещё возрасти, то это случилось бы теперь...

— Ваше высочество! Вы возвращаете мне жизнь! — воскликнул граф Понятовский, пылко целуя её руку.

— А теперь, — продолжала она, улыбаясь, — мне надо показать вам и сэру Уильямсу, что и я кое-что смекаю по части дипломатии, что я умею вычислять и употреблять моих друзей в пользу этих вычислений. Вы говорили о поручении, данном вам сэром Уильямсом; пожалуй, нехорошо оставить это поручение неисполненным. Если вы не пренебрегаете моим советом...

— О, ваше высочество, — воскликнул Понятовский, — у меня от вас не должно быть более тайн; одной вам я буду служить, вы одни должны приказывать, что мне делать...

— Итак, ваше поручение? — напряжённо спросила великая княгиня.

— Вашему высочеству известно, как неприятно сэру Уильямсу теперешнее направление русской политики.

— Да, я знаю его взгляды, — произнесла Екатерина Алексеевна, — и если я не разделяю его воззрений во всеуслышание, то лишь потому, что считаю это бесполезным. Кроме того, — серьёзно прибавила она, — я не считаю себя вправе говорить против решений императрицы. Но вы-то, граф? — продолжала она слегка удивлённо. — Ваш курфюрст и король принадлежат к противникам Англии и короля Пруссии.

— Я не жалею об этом, так как саксонцы и поляки должны, по моему мнению, стремиться к тесной дружбе между Пруссией и Россией и лично присоединиться к этому союзу; в противном случае оба государства — и курфюршество, и королевство — будут либо уничтожены, либо разделены между Россией и Пруссией.