Грегор Самаров - На пороге трона

Екатерина Алексеевна охватила руками шею Понятовского; её глаза метали молнии. Граф дрожал, точно в лихорадке.

— Возможно ли? — воскликнул он, опьянённый восторгом. — Возможно ли, чтобы небо сошло на землю и чтобы завистливые боги пролили блаженство на смертного?

— Высшая радость богов, — произнесла великая княгиня, крепче обнимая его, — состоит в том, чтобы поднимать до себя смертных...

— Екатерина, — крикнул Понятовский, — я ваш, ваш навеки...

Солнце опускалось всё глубже и глубже за горизонт; рейткнехт великой княгини стоял с лошадьми недалеко от ограды; по лесу медленно, мрачно опустив взор в землю, шёл бывший лейтенант Шридман в своём пёстром мундире, присвоенном новому роду занятий, порученному ему. Он был выгнан из общества офицеров; гордость удаляла его от солдат; полный горя и гнева, он искал уединения.

Он увидел лошадей и, узнав ливрею великой княгини, быстро шагнул под сень деревьев и остановился там.

Через некоторое время из беседки близ зверинца вышли великая княгиня и граф Понятовский. Лица обоих сияли неземным блаженством, они шли молча рядом, сели на лошадей и помчались к замку.

— А-га, — сказал Шридман, с гадкой улыбкой глядя им вслед, — тут нечего ходить ко двору, чтобы узнавать новости; оказывается, и лес тут имеет свои тайны! Как гордо скачет этот польский граф, так надменно смотревший на меня! Дайте срок, дайте срок, мой сиятельный мальчик, — проговорил он, потрясая сжатыми кулаками, — вы сделали меня тамбурмажором. Отлично! Превосходно! Восхитительно! Тамбурмажор исполнит свою обязанность и вовремя — будьте покойны! — вовремя поднимет тр-ревогу...

С того момента как императрица решила объявить войну Пруссии, она начала проявлять гораздо больше интереса к политике, чем прежде, и канцлер должен был делать ей ежедневно в присутствии графа Ивана Ивановича Шувалова политические доклады, которые из-за решительного участия России в европейских делах много выиграли в количестве и богатстве содержания. Она выказывала живое участие к донесениям своих послов из разных европейских центров; особенно она требовала, чтобы ей докладывали всю тайную корреспонденцию с венским кабинетом, в которой подробно разрабатывались планы раздела Пруссии; при этом не был решён ещё вопрос, оставить или нет бранденбургское маркграфство королю Фридриху, которого обе императрицы сильно ненавидели. Чем больше её величество интересовалась этой корреспонденцией, чем чаще она с обычной живостью, присущей её характеру, смотрела на всю Восточную Пруссию как на будущую провинцию своей империи, тем горячее она следила за движением армии фельдмаршала Апраксина; но тем больше росли её нетерпение и недовольство, когда донесения Апраксина не говорили ничего о решительном ударе и русская армия подвигалась вперёд медленно, с осторожностью, необходимой во вражеской стране. Апраксин, не встретив серьёзного сопротивления, дошёл до Мемеля; здесь он расположил свою главную квартиру, не предпринимая решительного похода. Императрица ежедневно приказывала канцлеру торопить фельдмаршала, что последний и исполнял в настоятельных письмах, которые и читал пред отправкой императрице; русская армия вовсе не двигалась быстрее прежнего и только делала, что осторожненько выставляла форпосты на запад и восток.

Императрица сидела снова жарким летним днём в своём кабинете, высокие окна которого покрывала тень от деревьев; тут же находились граф Шувалов и канцлер граф Бестужев. Последний доложил венскую корреспонденцию, содержавшую положительные заверения, что после окончательного поражения прусского короля к России отойдут вся западная и восточная части Пруссии и даже часть Померании; поэтому Елизавета Петровна с большим неудовольствием выслушала донесение Апраксина о том, что необходимо отложить дальнейшее движение русской армии до тех пор, пока войска не оправятся от утомления долгим походом. Императрица приказала послать новый приказ Апраксину действовать энергично, и граф Бестужев снова обещал ей немедленно же послать нового курьера, причём в оправдание фельдмаршала заметил, что подготовка армии к бою необходима и во всяком случае предпочтительнее слишком поспешного марша, который может дать прусскому королю отличный случай нанести поражение утомлённым русским войскам. Подобный аргумент никогда не оставался без воздействия на Елизавету Петровну, потому что она ничего так не боялась, как того, что её войска могут быть разбиты столь ненавидимым ею противником.

Когда канцлер окончил свой длинный доклад, который, по обыкновению, утомил государыню, граф Шувалов сказал:

— Не угодно ли вам будет послать к фельдмаршалу преданного и испытанного офицера? Дипломатические напоминания графа Бестужева, — прибавил он с чуть заметной иронией, — конечно, совсем не то, что приказ, идущий непосредственно от вашего величества; кроме того, ваше величество могли бы тогда из рассказа этого офицера заключить, действительно ли осторожность Степана Фёдоровича вызвана положением вещей на театре военных действий.

— Превосходная мысль, — произнёс граф Бестужев, причём не изменилась ни одна чёрточка его умного лица, — я тотчас же постараюсь найти такого офицера, годного для этой службы; ведь он должен обладать особыми способностями и быть вполне надёжным человеком, так как в его руках будет находиться участь командующего именем вашего величества фельдмаршала.

— Я не сомневаюсь, — сказал граф Шувалов, бросая на государыню убедительный взгляд, — что граф Разумовский найдёт в рядах гвардии офицера, как нельзя более подходящего для звания посланца её величества.

— Совершенно верно, — воскликнула Елизавета Петровна, очевидно понявшая взгляд Шувалова. — Алексей Григорьевич сделает это, я сама прикажу ему.

Бестужев молча поклонился.

— Кроме того, — продолжал граф Шувалов, — время теперь серьёзное, на карте стоят величие империи и честь русского войска; поэтому необходимо не давать хода никаким интригам противника.

— Если бы в России были ходы, открывающиеся для таких изменнических целей, — произнёс граф Бестужев, — то необходимо было бы замуровать их гранитными плитами, хотя я не думаю...

— Ваше величество, — горячо прервал граф Шувалов, — известно ли вам достойное сожаления ослепление великого князя, считающего прусского короля чуть ли не богом?

Лицо Елизаветы Петровны подёрнулось гневным румянцем.

— Ну? — грозно спросила она. — Неужели великий князь осмелится...

— Я уверен, — возразил Шувалов, — что великий князь никогда не позволит себе в силу личных своих чувств увлечься до забвения высших своих обязанностей, но именно вследствие этих чувств необходимо теперь более, чем когда-либо, обратить внимание на всё, что окружает его императорское высочество.