Грегор Самаров - На пороге трона

Императрица с улыбкой любовалась сверху из окна этой картиной и промолвила про себя:

«Нет, нет, я не отдам его им! Они сделают из него немца, а он должен стать русским, потому что только император, русский душой и телом, как мой дед, способен управлять Россией и привести её к величию».

Ещё некоторое время Елизавета Петровна, улыбаясь, следила за невинной забавой внука.

— Однако, — воскликнула она потом, — в заботах о будущем я не должна забывать настоящее, потому что и в настоящем они умышляют составить заговор с моими врагами и парализовать мою руку, чтобы Россия не могла нанести своим мечом сокрушительный удар. Но они увидят, что я пока ещё — русская императрица; я хочу разбить кумир великого князя, чтобы он не мог впоследствии положить к его ногам, как жертву, гордое творение моего отца! Граф Шувалов говорит правду: мешкотность фельдмаршала непонятна и непростительна. Но горе ему! — прибавила государыня, тогда как её глаза метали молнии гнева. — Горе ему, если я замечу, что он вместо того чтобы смотреть в лицо врагу, оглядывается сюда назад, — сюда, на восходящее солнце, которое я могу ещё в любую минуту швырнуть обратно за горизонт! Верность Разумовского мне и государству не подлежит никакому сомнению; пусть он изберёт надёжного гонца, который объявит войску мою волю. Я сейчас же поеду к нему; я знаю, — прибавила Елизавета Петровна с мягкой и грустной улыбкой, — где его найти. Я даже совсем забыла моего бедного Алексея... Надо... надо повидать его...

Императрица вернулась обратно в свою комнату, приказала одеть себя и потребовала экипаж, чтобы, к изумлению двора, внезапно отправиться в Петербург, где она не была уже давно. Не меньше удивились и жители столицы при виде царской кареты, запряжённой шестёркой дивных коней, с эскортом конных гренадер, когда она появилась на набережной и, минуя Зимний дворец, повернула к небольшому дому, который служил жилищем юному князю Тараканову и его младшей сестре.

Происхождение этих детей было окутано флёром тайны; большинство слухов сводилось к тому, что князь и княжна Таракановы — родные дети императрицы Елизаветы Петровны от её морганатического брака с графом Алексеем Григорьевичем Разумовским. Однако никто ничего не мог сказать определённо относительно этого; одно лишь было всем точно известно, что государыня с особенной нежной заботливостью наблюдала за воспитанием этих детей и чрезвычайно — совсем по-матерински — любила их.

Парадное крыльцо небольшого дома, перед которым остановился блестящий кортеж императрицы, немедленно отворилось на повелительный стук придворных лакеев, соскочивших с запяток. В следующий момент на лестнице показались фельдмаршал граф Алексей Григорьевич Разумовский и молодой князь Тараканов, которые поспешили высадить государыню из кареты и ввести в дом.

Граф Разумовский был мужчина лет пятидесяти, но его резко очерченное, красивое лицо с ясными, проницательными глазами сохраняло свежесть молодости, и только задумчивая, почти грустная серьёзность в этих привлекательных чертах, казалось, говорила, что легко воспламеняющийся юношеский огонь уже угас в его сердце. Он был в полуформенном фельдмаршальском мундире с андреевской звездой, но без ленты через плечо. Держа шляпу в одной руке, граф предложил другую государыне, тогда как его юный спутник почтительно поцеловал руку августейшей гостье.

Князь Алексей Тараканов был юноша лет пятнадцати. Стройный и очень высокий, он сильно напоминал графа Разумовского своей фигурой и лицом, которое, однако, было благороднее, нежнее и сохранило ещё всю мягкость детского возраста; зато на его лбу и в больших тёмных глазах читалась вдумчивая серьёзность, ясно говорившая о том, что умственное развитие этого юноши опередило его годы. Незатейливый костюм из чёрного бархата особенно удачно оттенял красоту несколько бледного лица, и лишь на рукоятке изящной шпаги и на банте белого галстука сверкали крупные бриллианты необычайно чистой воды.

Граф Разумовский провёл императрицу по широкой лестнице, украшенной античными мраморными статуями, в довольно большую гостиную, по стенам которой, обитым тёмными бархатными обоями, стояли на высоких постаментах бюсты Александра Македонского, Цезаря и Петра Великого. Там и сям на столах виднелись развёрнутые книги, географические карты, чучела животных, а главное — большое количество заботливо рассортированных и разложенных камней и минеральных руд как в неотделанном виде, так и с тщательно отшлифованными углами и изломами. Одна из боковых стен сплошь была занята искусно сделанной моделью рудника, где подъёмные корзины, а также человеческие фигуры в шахтах, двигались с помощью механизма, приводимого в действие посредством коленчатой ручки. Граф Разумовский подвёл императрицу к дивану; она села и, осматриваясь кругом, заговорила, не выпуская руки молодого князя:

— Всё книги да книги! Право, эта комната больше похожа на келью учёного, чем на жилище молодого кавалера, который со временем должен занять место у моего трона между первейшими и самыми блестящими сановниками. Оружие, ещё недавно украшавшее стены, исчезло. А герои древности вон там, как и мой державный отец, вероятно, с удивлением смотрят на твою библиотеку. Уж не хочешь ли ты сделаться учёным или пойти в монастырь, Алексей Алексеевич?

При всей нежности взгляда, устремлённого императрицей на молодого князя, её слова отзывались некоторой насмешливой досадой.

— Цезарь, — возразил князь, поднимая свои выразительные глаза на мраморные бюсты, — много читал в своей жизни и написал сочинения, которым мы дивимся ещё до сих пор; Александр Македонский хранил песни Гомера в золотом ларце, как величайшую драгоценность; а великий и благородный император Пётр объездил свет, чтобы познакомиться со всеми изобретениями человеческого ума и заимствовать лучшее из них для своего народа; если бы он не прославился далее блестящими победами, то всё же остался бы для потомства великим государем, могучим основателем российской мощи. На него хотелось бы мне походить более всех в моей ограниченной сфере деятельности, в его духе хотел бы я выслеживать источники богатства, чтобы изливать их плодотворным потоком на наш народ!

— Ребёнок говорит, как профессор, — с усмешкой сказала Елизавета Петровна, тогда как Разумовский с гордостью посматривал на мальчика. — Предоставь это другим, — продолжала императрица, качая головой, — ты рождён носить шпагу, чтобы идти во след твоим предкам и вот тем великим образцам древности.

— О, я умоляю мою всемилостивейшую императрицу, — с живостью воскликнул молодой князь, — предоставить мне идти своим путём! Может быть, я охотно выступил бы в поход на завоевание мира, если бы, подобно Александру Македонскому, был государем воинственного народа; может быть, я вместе с Цезарем простёр бы руку к владычеству над громадным государством, которое мог бы вырвать из-под власти лицемерных трусов; но я — не царь Македонии, предо мною не простирается Римская мировая империя, как соблазнительная добыча наиболее смелого и храброго: я рождён для повиновения: я — подданный...