Грегор Самаров - На пороге трона

Нинет в страхе взобралась назад на холм; лошади начали дрожать и нетерпеливо рыть землю копытами.

— Это что значит? — бледнея, воскликнул фельдмаршал. — Почему бой перешёл так близко сюда.

— Пруссаки наступают, — заметил полковник Милютин, — наш правый фланг, должно быть, оттеснён, да иначе и быть не могло, — мрачно прибавил он вполголоса, — при нашем изломанном расположении и при приказе, чтобы ни один командир не смел вмешиваться со своими войсками в бой, ведомый другим; не будет ничего удивительного, если они отберут у нас одну за другой все наши позиции.

Фельдмаршал услыхал эти слова.

— Как это возможно? — спросил он. — Я ожидал простой рекогносцировки.

— Ваше высокопревосходительство, — сухо сказал полковник Милютин, — если враг идёт на рекогносцировку и видит, что может наступать, он наступает.

— Этого не должно быть, — воскликнул фельдмаршал, съезжая с холма. — Проиграть сражение теперь, — мрачно прошептал он про себя, — это было бы ужасно! Поезжайте вперёд, полковник Милютин!., посмотрите, что там происходит, и отдайте повсюду приказ во что бы то ни стало отбросить врага.

Прежде чем Милютин успел исполнить приказание, из тумана вынырнул адъютант генерала Сибильского; у его лошади шла кровь из раны на шее, его мундир был порван, он потерял шляпу, его лицо всё почернело от порохового дыма.

— Боже мой! Что случилось? — воскликнул Апраксин. — Что значит этот всё приближающийся шум?

Адъютант осадил свою лошадь и, задыхаясь, произнёс:

— Наши линии прорваны и отброшены, генерал Сибильский тяжело ранен и взят в плен. Неприятель выдвинул целые тучи кавалерии. Наша пехота не может держаться дальше. Бригада генерала Веймарна идёт прямо сюда. Две наши батареи взяты неприятелем.

Фельдмаршал сидел точно окаменев на своей лошади; он был уничтожен донесением адъютанта.

— Поезжайте назад, полковник Милютин! Отдайте моему корпусу приказ идти вперёд; пусть каждый наступает на врага, где только он есть. Каждый ответственен перед государыней, если русское оружие будет покрыто позором поражения. Я сам буду впереди и сделаю всё, что возможно.

Он помчался вниз по холму, в том направлении, где стояла батарея поручика Сибильского, которая всё ещё продолжала давать правильные залпы, не имея перед собой другой цели, кроме плотной стены густого тумана.

Четыре молодые дамы в ужасе кричали о помощи и требовали, чтобы их проводили к штаб-квартире фельдмаршала; но их никто не слушал, их лошади последовали за штабом фельдмаршала, несмотря на все попытки амазонок удержать их от этого.

На батарее Сибильский продолжал сидеть в своём кресле, прижимая к губам и к носу надушенный платок, чтобы защитить себя от порохового дыма, и по временам хладнокровно отдавал команду: «Пли!»

— Прошу извинить, ваше высокопревосходительство, — произнёс он, заметив подъезжающего фельдмаршала, — если я буду непочтителен, но моё пари будет проиграно, если я встану с моего кресла. Пли!

Пушки загремели, и ядра полетели в туман.

Фельдмаршал озирался кругом, точно затравленный зверь; в это время из тумана вынырнул новый адъютант, на этот раз с окровавленной головой.

— Ради Бога, прекратите огонь, — крикнул он командиру батареи, — наша пехота отступает сюда, и ваши снаряды бьют по своим.

И в самом деле в тумане перед батареей показались густые массы бегущей русской пехоты.

При виде батареи и фельдмаршала с его штабом беглецы на минуту остановились у самых жерл орудий.

— Назад, — кричали они, — назад, Бог оставил нас!.. Пруссаки — настоящие черти. Они мчатся за нами по пятам!

Фельдмаршал ринулся вперёд; он кричал войскам остановиться и идти на неприятеля; он грозил гневом государыни и жесточайшими наказаниями военного уложения, но его слова принимались передовыми рядами мрачно, между тем как сзади напирали всё новые массы беглецов.

— Я попросил бы ваше высокопревосходительство, — произнёс Сибильский, — отправиться в центр нашего расположения и стать во главе свежих сил; здесь не пройдёт ни один человек до тех пор, пока я сижу на этом кресле.

Он подозвал офицеров своей батареи и тихо отдал им несколько приказаний; затем он приказал повернуть среднее орудие дулом кверху и выпалить из него в воздух.

В рядах русских пехотинцев, стоявших у самых пушек, раздался крик ужаса, они сбились в кучу и ждали решения своей участи.

— Если вы отступите хоть на шаг ещё, — крикнул Сибильский спокойным, далеко слышным голосом, — я расстреляю вас, точно бешеных собак.

Перепуганные солдаты стояли молча и тупо смотрели на жерла обращённых против них русских орудий.

Самое важное было сделано: их удалось остановить. По рядам засновали офицеры, послышались слова команды, и скоро командирам удалось собрать людей в каре, окружавшее и закрывавшее собой батарею.

— Браво! — крикнул фельдмаршал. — Браво! Я вижу, что в моём присутствии здесь нет более необходимости. Я приведу сейчас сюда свежие полки.

Он повернул лошадь, чтобы ускакать, но четыре молодые дамы, стоявшие позади него, схватили поводья его лошади и с громким плачем объявили, что не желают больше вступать в этот ад.

— Мы останемся здесь, — кричали они, — мы бросимся к ногам этих прусских варваров; не думаем, чтобы они оказались хуже турок. Лучше быть их рабынями, чем погибнуть под их ядрами.

— К чёрту! — крикнул Апраксин, резким поворотом лошади прочищая себе дорогу. — Оставайтесь здесь! Поручик Сибильский, поручаю вам этих глупых женщин. Делайте с ними что хотите! Привяжите к пушкам, расстреляйте — только избавьте меня от них!

— Да, да, — воскликнули молодые женщины, которым батарея с окружающим её каре казалась безопаснее огромного покрытого туманом поля сражения, шум которого становился всё страшнее, — да, да, мы останемся здесь и, если нужно будет, спрячемся под пушками.

Они соскочили с лошадей и прижались, точно перепуганные голубки, к креслу Сибильского.

— Ну-с, сударыни, — заговорил последний таким тоном, точно дело происходило в одном из петербургских салонов, — вы видите, что и на войне можно иметь кое-какой комфорт. Мне жаль, что вы должны сидеть на земле; но я не могу предложить вам моё кресло, так как проиграю пари, если хоть на секунду встану с него.

Дамы молчали; они были парализованы ужасом и закрывали лица руками.

Сибильский минуту прислушивался.

— А, — воскликнул он, — идут. Слушать команду! Чтобы не было ни минуты замедления в выстрелах!..

В каре и батарее царила мёртвая тишина; впереди слышались громоподобный грохот и стук, всегда сопровождающие кавалерию, идущую галопом; он становился всё ближе, земля начала дрожать под копытами лошадей; одно мгновение — ив тумане показались тёмные фигуры первых рядов прусских эскадронов. Они также увидели каре, в их рядах грянул дикий крик, в тумане сверкнули выхваченные из ножен сабли. Ещё минута — и русское каре должно было бы быть смято этой массой лошадей, людей и железа, но тут передовая линия каре раздвинулась в обе стороны, открывая батарею, грянули орудия последней. Воздух потряс страшный крик, похожий на стон раненного насмерть гиганта, и в рядах неприятеля рухнула на землю целая масса людей и лошадей, на расстоянии каких-нибудь двадцати шагов перед батареей.