Грегор Самаров - На пороге трона

Линия неприятельских всадников метнулась в сторону и исчезла затем в тумане.

К русской пехоте вновь вернулось мужество и уверенность в себе, вслед отступающему врагу понёсся громкий, восторженный клич; передовая линия каре вновь сомкнулась. Сибильский приказал снова зарядить орудия, и его приказание было немедленно исполнено.

— Они исчезли? — спросила Нинет, чуть-чуть от водя руку от лица.

— Они вернутся, — ответил Сибильский, — и наверное с той стороны. Орудия повернуть туда! — скомандовал он.

Едва это приказание было исполнено, как снова послышались грохот копыт и бряцанье оружия, неприятельская кавалерия делала новую попытку. Всё произошло точно так же, как и в первую атаку, только на этот раз пруссакам удалось добраться ближе и раненые всадники и лошади валились наземь чуть ли не у самых ног русских солдат.

— На этот раз, я думаю, с них будет довольно, — заметил Сибильский, — но всё-таки зарядите-ка орудия, мы должны быть готовы принять их со всех сторон.

— Офицер — пленный офицер! — пронеслось в передовых рядах каре, и через минуту вовнутрь батареи был введён молодой прусский офицер, поддерживаемый двумя солдатами.

Мундир на нём был драгунского плеттенбергского полка; он был покрыт пылью и грязью, шёл он неуверенно и шатаясь, но крови на нём не было видно.

— Я счастлив, сударь, — произнёс Сибильский, любезно приветствуя его движением руки, — принять вас здесь; для меня нет ничего приятнее встречи с одним из офицеров вашего полка. Вчера вечером я имел честь познакомиться с господином Борницем, одним из ваших товарищей по оружию, и позже вы будете иметь возможность засвидетельствовать перед ним, что я сдержал своё слово.

Прусский офицер в полном изумлении смотрел на группу, которую видел перед собой; его полк дважды испытал на себе действие этой замаскированной каре батареи, и он теперь, очутившись в ней и видя перед собой элегантного вельможу, небрежно развалившегося в кресле и окружённого четырьмя прелестными, богато одетыми дамами, совершенно опешил. Между тем молодые женщины, к которым уже вернулись все их самоуверенность и самообладание, с любопытством рассматривали незнакомца.

— Если вы ранены, — прибавил Сибильский, — то эти дамы охотно пожертвуют вам свои носовые платки и возьмут на себя заботы о храбром враге.

— Благодарю вас, — возразил прусский офицер, едва владевший собой от изумления, — мне кажется, у меня всё осталось цело. Лошадь подо мной разнесло одной из ваших гранат, я упал на землю оглушённый и лежал так, пока меня не подняли ваши солдаты.

Его взор, полный удивления, снова уставился на непонятную группу на батарее.

— Вы удивлены, — произнёс Сибильский с улыбкой, достойной уст изысканнейшего придворного, — манерой моего приёма такого отличного противника, как вы. Дело очень просто. Я держал пари с вашим товарищем, господином Борницем, что проведу весь сегодняшний бой, сидя в кресле, и должен теперь держать слово. Эти дамы, принадлежащие к балету её величества, пожелали посмотреть на войну, и ваши драгуны дали им полную возможность осуществить своё желание на деле.

— Боже мой! — воскликнул пруссак, почтительно хватая руку Сибильского. — Как это жаль! Мы думали, что бьёмся с варварами, а теперь я горжусь тем, что побеждён таким противником, как вы, и имею одно желание — чтобы наши армии выступили когда-нибудь в поход плечом к плечу.

— Это — дело моей государыни и вашего короля, — сказал Сибильский, — а теперь я должен приготовиться принять ещё раз ваших товарищей, на тот случай, если они повторят атаку.

— Это вряд ли случится, — сказал прусский офицер, — уже при первой атаке нас сильно пощипали; полк должен будет постараться присоединиться к прочей кавалерии, которая направлена против вашего левого фланга.

— Тем лучше, — сказал Сибильский, — тогда мы можем забыть на время о войне, так как нам не видно отсюда боя, идущего там.

Он приказал вестовому достать из-под кресла бутылку венгерского, наполнил благородным напитком походный стаканчик и подал его драгуну; дамы тоже осушили по очереди по стакану, наполненному Сибильским; и в то время как огромная равнина кипела грохотом ожесточённого боя, эта маленькая компания болтала так весело и непринуждённо, точно находилась не на поле битвы, а в одном из блестящих салонов роскошной столицы, далеко-далеко от ужасов войны.

Дамы живо забыли свой ужас и испуг; они находили войну куда пикантней и интересней других приключений, ими испытанных, а прусский офицер сравнивал про себя этого молодого, элегантного офицера, который отбил атаку, сидя в кресле и прижимая к губам раздушенный платок, с изображением тех обросших волосами дикарей, шкуры которых он и его товарищи намерены были привезти в подарок кёнигсбергским дамам.

Между тем фельдмаршал Апраксин скакал по направлению к Норкиттену, чтобы добраться до позиций своего корпуса и привести на помощь теснимому авангарду свежие полки. Он с трудом подвигался к цели своего путешествия, то и дело сворачивая при приближении шума боя, чтобы не быть втянутым в рукопашную свалку или даже попасть в плен. Наконец он встретил шедшую на канонаду бригаду Племянникова. Он приказал сомкнуть фронт, дабы не оставлять врагу промежутка для атаки, и выжидать в таком положении неприятеля. Но генерал Племянников объявил ему, что этот приказ невозможно выполнить в тумане, что утром в четверти мили от него стояла кавалерийская бригада генерала Мантейфеля, но теперь он не знал, находится ли она ещё там или нет; далее Племянников прибавил, что если он попробует войти теперь в связь, то это будет не что иное, как бесполезное блуждание, грозящее окончательным разрывом всей колонны; единственно возможным, по его мнению, решением было идти вперёд на звуки канонады и, встретив атакуемый неприятелем полк, подать ему помощь.

Фельдмаршал признал справедливость этих рассуждений и приказал генералу продолжать свой путь; сам же он направился по указаниям Племянникова на поиски бригады Мантейфеля. Но он уже сомневался в том, что можно исправить ошибку утреннего расположения русских войск, когда со стороны неприятеля ожидалась лишь не более как небольшая рекогносцировка. Канонада приближалась со всех сторон; это был верный признак того, что прусские полки, увлечённые первым успехом, стали всё глубже проникать на русские позиции, всё более разъединять друг от друга русские корпуса и делать всё более трудным их соединение. Фельдмаршал был близок к отчаянию; кроме того, он не привык находиться долго в седле, и долгая и быстрая езда исчерпала все его силы.

— Мы должны быть недалеко от Норкиттена, — сказал он, останавливая лошадь и тяжело переводя дыхание, — а войск всё ещё не видно.