Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

Хозяйство немалое — знай поворачивайся. Без работящей Апроськи не управились бы. Вжилась сирота в семью, как витка в иголку. А с весны и до осени — чужие руки, поселенческие.

— Идет Апроська, — сказала Меланья. Разгоряченная морозом, не по годам рослая и ладная, в рыжем полушубчике с Меланьиных плеч, в разбухших подшитых валенках и в суконной старушечьей шали, Апроська внесла в избу вместе с холодом улицы обжигающие новости:

— Ой, чо деется! — громко оповестила, стягивая шаль и полушубок. — Чо деется!..

Филя отложил сбрую, Меланья — рукоделье.

— С двух приисков привезли заарестованных. С Благодатного самого Ухоздвигова с Урваном, а с Ольховки анжинера Гриву, который мужиком будет учительши Дарьи Елизаровны, да подрядчика какого-то и еще двух сынов самого Ухоздвигова, охицеров. Иннокентия Иннокентьевича будто и Андрея Иннокентьевича будто. И оружья много нашли. Восстание будто подымать хотели.

— Будоражатся, будоражатся, — бормотал Филя, почесывая толстый зад. — К весне, может, и подымут. Схлестнутся красные с белыми. Ипеть грабиловка будет для мужиков.

— Казаков Потылицыных всех заарестовали, — продолжала Апроська.

— Ишь ты! Настал черед и для казаков, — обрадовался Филя.

— Сумкова старика заарестовали, который сродственник атаману Сотникову. Охицера Потылицына ишшут. По всем казакам ходют с винтовками. Страхи! К ревкому близко не подпушают…

Филя поднялся, поцарапал в затылке:

— Ишь как красные разворачиваются!

— Страхота, страхота! — тараторила Апроська.

— Спаси господи! — крестилась Меланья.

— Господь таперича не спасет, потому как красные от анчихриста власть держат, — сказал Филя.

— Самого Елизара Елизаровича заарестовали и учительшу Дарью Елизаровну заарестовали. Школу теперь прикрыли.

— Слава Христе! — помолился Филя.

— Насовсем прикрыли! У бабки Ефимии обыск был, когда анжинера Гриву привезли с тайги. Ой, что деется!.. Сама бабка с Дарьей Елизаровной, сказывают, со святым Ананием заодно, нюх в нюх. И сам святой Ананий был у их в дому, ей-бо! Пришли, значит, заарестовать, а он как дохнет на всех, так ревкомовцы с ног попадали. «Изыди, грит, нечистая сила!» А когда ревкомовцы в память пришли, святой Ананий на небеси поднялся али невидимый стал. Ей-бо! Бабка Акимиха сказывала. И все, все про святого Анания шепчутся и молятся, молятся…

Апроська истово перекрестилась, за нею Меланья, потом Филимон Прокопьевич.

Про явление святого Анания вся тайга гудит с осени. То в одной деревне видели, будто и реченье слушали; то в другой деревне. Никто толком не знал, какой веры святой Ананий. Если поповской — еретик, если дырник — тоже еретик; если федосеевец-рябиновец, как Юсковы, тоже понятно, еретик. Сама-то бабка Ефимия чистая ведьма. Как же мог святой Ананий появиться у нее? Другое дело, если бы святой Ананий, призывающий народ к восстанию против красных, переступил порог дома Филимона Прокопьевича! Тогда бы он был настоящий святой и, конечно, праведник. Надо бы спросить у батюшки: молиться ли во здравие святого Анания или анафеме предать как нечистую силу?

— Что будет-то с миллионщиками? — спрашивает Меланья.

— Выдавят золотишко, чаво более? — зевнул Филя. Апроська еще вспомнила:

— Елизар-то Елизарович, сказывают, не пьет, не ест под арестом.

— Ничаво! — хмыкнул Филя. — Как живот утянет под ребра, пить и жрать будет. Полтину мне тогда пожалел на параходе, а вот подоспел час — мильены выдавят с его! Так ему и надо: жмон, какого свет не знал, собака! И есаул такоже — собака.

— А бабы-то, бабы-то заарестованных как ревут! На всю улицу! — насыщала Апроська новостями.

— Припекло и баб…

— Ой, как припекло, тятенька! — Апроська звала хозяина тятенькой так же, как Прокопия Веденеевича. — Сказывают, будто Ухоздвигов золото попрятал в тайге.

— Ничаво, красные сыщут!

— Ждут Тимофея Прокопьевича из Минусинска. Ольга-приискательница поехала за им.

Филя поскреб в бороде:

— Тимоху ждут?

— Сама слышала, как Аркашка Зырян сказал: «Сегодня должен быть Тимофей Прокопьич, и мы, грит, устроим миллионщикам полную растребиловку».

— Оно так, устроят! — поддакнул Филя. — Особливо Юскову и Дарье Елизаровне. У Тимохи давно зуб на них. Сила у него огромятущая — в самой чике как вроде генерал. Комиссаром прозывается.

— Зайдет ли к нам в гости-то?

— Чаво ему таперича у нас делать? — огрызнулся уже сонный Филя. — Хлебушка у нас и без него выдавили — жди до другой беды. Нечистый дух и есть!

— Сказывают — голод в Расее?

— Мрут, — снова зевнул Филя. — Они там завсегда пухнут и мрут. На каждой десятине как вшей на гашнике. Лаптями ворочают землю — как не пухнуть? Мы плугами пашем, они — лаптями. Сбруя такая на ногах.

Апроська, выплеснув все новости, с тем же проворством взялась прибирать в избе.

— Какая такая чика есть, где Тимофей Прокопьич генералом? — спросила Меланья.

— Чика? — Филя малость подумал. — Да вроде как сама преисподня, геенна огненна. Не дай-то господи! Спаси и сохрани. В городу песню такую поют: «В губчику попадешь — не воротишься». Оборони господи!

— И ты ипеть в город поедешь… — бормотнула Меланья.

— А чо? Мое дело такое — ямщицкое.

— А вдруг повезешь кого, а он самый что ни на есть красный, и в чику тебя посадят?

— Молчай, дура! — прицыкнул Филя: он и сам о том не раз подумывал. — На молитву таперича…

Меланья зажгла свечные огарыши у икон…

Филимон Прокопьевич первым опустился на колени, за ним Меланья, Апроська, Маня и Димка тоже стали на колени. Филя читал молитву, Меланья повторяла, Апроська подхватывала. А по черным иконам — трепетные блики…

В жилой горнице запищала «нехрещеная душа» — восьмимесячная Фрося. Имени у некрещеной души еще не было, и ее звали по имени няньки — надо ж как-то звать.

Меланья потушила смолевые полешки на каменке, перекрестила цело печи, чтоб нечистый через дымовую трубу не проник, потом перекрестила куть, ухваты, три окна, дверь в жилую комнату и тогда уже легла, не смея потеснить Филю, развалившегося на двух подушках.

— Ежли Тимоха заявится без меня, мотряй не потчуй. Оборони господи! Подтощалую покажи из себя, и такоже Апроська. Пухнем, мол, с голоду. Хлебушка весь вывезли, и Филимон Прокопьевич, скажешь, в город поехал ямщину гонять, чтоб хлебушка купить на пропитанье.

— Али он в другой раз продразверстку потребует? — спросила Меланья. — Брат ведь твой, сродственник.

— Истая дура! Какой он такой сродственник, коль под анчихристом ходит?

— Чо буде-то с миллионщиками?

— Гм… Выведут ночью в пойму и прикончат. Как пить дать. Всех миллионщиков прикончат: казаков подбивали на восстание. Еще есаула сыщут. Аминь тогда!

— И анжинера застрелят?