Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

Сдернул одеяло с кровати Саньки и укутал им Селестину.

Принялся заставлять окно — доска к доске, чтоб щелей больших не было. Быстро управился и присел подшуровать печку — комната выстыла. Оглянулся. Селестина смотрела на него осмысленным, упорным взглядом. В сознание пришла, слава богу… Пущай отдыхивается. Чего доброго, подумает еще, что это он ее душил и притащил на истязание в свою берлогу!..

Селестина смотрела на него все пристальнее, злее, потирая рукою шею…

— Опамятовались? — сдержанно спросил Ной. Ненависть искривила ее лицо, губы передергиваются, рука замерла на шее.

— Не смотри так. Я тебя не душил.

Ни слова.

— Не помнишь, кто тебя караулил?

Тот же взгляд…

— Опамятуешься, вспомнишь. Офицерье взыграло, будь они неладны. Восстание думают поднять, гады!

— Восстание?.. — тихо переспросила Селестина, все еще ничего не понимая. — Какое восстание?

— Нашего полка и артбригады, — ответил Ной. Поднял один плакат с полу, показал Селестине: — Вот погляди, как меня разрисовали.

Она уставилась на плакат, долго и трудно вчитывалась, машинально растирая шею.

— Горячего чаю бы, — вспомнил Ной, суетясь. — Сейчас поставлю чайник. Живо скипит.

Селестина глазами повела по комнате, что-то напряженно припоминая, массируя шею, задержала взгляд на своей кожаной тужурке и свитере и тут обратила внимание на одеяло, кутавшее ее тело. Ной заметил, как она вся сжалась, и медленно, через силу спросила:

— Что со мною?

— Того не могу знать, Селестина Ивановна, — Ной неторопко рассказал о происшествии.

— Ничего не помню. Голова болит и слабость такая… Все, все болит…

— Растирайте шею с боков, чтоб кровь прилила к голове. От удушья помогает. Вот разболок, то исть раздел — свитер снял: ворот шибко тугой. Не обессудьте — как-то надо было привести в чувство.

— Сейчас мне лучше… только туман, туман, голова болит… шла на станцию к поезду… должна была уехать в Петроград… помню, задержалась на углу переулка возле вашего дома. Кого-то увидела. Да, да! Я кого-то увидела возле окон дома. Но — кого? Никак не могу вспомнить. И потом сразу удар в голову с затылка, а дальше провал. Ничего не помню.

— Оружие было при вас?

— Оружие? Да, да! На ремне в кобуре — браунинг.

— Нету ремня. А на голове что было?

— Солдатская папаха.

— Нету. Только вот варежки и шарф еще — руки были связаны. Ординарец подоспел вовремя…

Гром оглушительного удара в окно не дал договорить Ною. Зазвенело разбитое стекло, и доски с грохотом полетели в комнату. В этот же миг хлопнул выстрел.

Ной одним махом подхватил Селестину вместе с одеялом, посадил на пол возле кровати, быстро проговорив:

— Не подымайсь!

За карабин — и только дверь стукнула. Из разбитого окна в комнату торчала березовая жердь; густо тянуло холодным воздухом.

Санька не оплошал. По его словам было так: «Сперва мимо дома с улицы в переулок прошел один офицер в папахе, руки в карманах шинели, в сапогах. (Ты как раз заставлял окно досками). Свет на него падал из окна, когда он топтался возле дома да оглядывался. Взял иво на мушку, жду, когда пистолет подымет. Гляжу — пошел дальше переулком. В разведку приходил, значит. Лежу в палисаднике, жду. В снегу я хорошо окопался. Долго никого не было. Думал — не придут. Ноги пристыли, а — терплю. Вижу — идут, гады. Втроем. Снег сыплет — издали не опознать. О чем-то разговаривают. Один тащит жердь. Ну, догадался: окно вышибать. Эге, думаю! У одного наган в руке, явственно, у другого каменюга не каменюга. Что бы такое могло быть, соображаю? Который с наганом — отошел к углу, чтоб смотреть по переулку и улице, а этот, у которого што-то непонятное в руке, стал боком к окну. Тут я и догадался. Связка гранат! Вот они, глянь, натуральные, это ж надо, а?! Рвануло бы на полдома, истинный бог!.. Ну, держу его на прицеле. Хотел сразу хлопнуть, да потом как докажешь, что к нам гранаты собирались закинуть? Как токо другой шарахнул жердью в окно, тут и я влупил тому, с гранатами — рукой не махнул. Этот с жердью кинулся к дому. Пришил его моментом, а тот скрылся за углом. Слышу — стреляешь. Ага, думаю, подоспел Ной Васильевич!..»

Двое убитых в переулке возле дома, третий — в улице…

Ной погнал Саньку за комитетчиками и казаками подхорунжего Мамалыгина.

Когда Санька убежал, Ной тщательно осмотрел убитых, взял револьверы, документы, подобрал связку гранат. Офицера Чухонина Санька сразил в голову. Рисковал… А если б промахнулся? Второй лежал у стены дома, убит был пулей в грудь. Скрючился, ноги подтянул к животу. Лицо незнакомое. Офицер из Пскова, пожалуй. Третий, что уткнулся в снег на улице от меткой пули Ноя, — начальник канцелярии, подпоручик Дарлай-Назаров.

Ни в переулке, ни в улице — ни души. Собаки всполошились по оградам, но никто из жителей не вышел. И ни одного в черных окнах. А ведь не спят. Безоружные — вечные пленники вооруженных, и в вечном страхе перед ними.

Подошел к окну. Переплет рамы выбит — голову просунуть можно, по краям осколки стекла, холоду натянет в комнату. Жердь не стал убирать — вещественное доказательство! Выглянул из-за угла — идут улицей люди. Вдалеке так. Явственно — не казаки!.. Комитетчикам еще рано. Саныка не успел добежать до казарм. Кто же это? Случайные или… В папахах, шинелях. Офицерье! Снег перестал — хорошо видно. Остановились на середине улицы возле убитого подпоручика Дарлай-Назарова. Разговаривают.

Подбежал к окну, крикнул в разбитую шибку:

— Селестина! Живо под кровать! Кожанку спрячь. Еще офицеры идут!

И — прочь от окна. Хотел махнуть в палисадник, но сообразил, что офицеры будут искать, где была засада. Куда же? Нельзя уходить. Что-то они предпримут, паскуды, Ага! Заплот возле дома с палисадником. Перекинул карабин со связкою гранат на ту сторону, ухватился за почернелые доски и моментом перелетел в ограду. Присел возле заплота — хорошо просматривается дом, перекресток улицы и переулка, и не так далеко — все будет слышно.

Хоть бы Селестина спряталась! В окно будут заглядывать!

Идут! Скрипит снег. Скрр, скрр, скрр! В сапогах. Узнал полковника Дальчевского — высокого, поджарого, при шашке и в белеющей смушковой папахе, а с ним — начштаба Мотовилов, толстый генерал Новокрещинов, ну и ну! Головка! Кто же четвертый. В бекеше и шапке?

Карабин достал из снега, а связку гранат не стал искать — не до них.

Офицеры подошли к убитым. Первым начал разговор Дальчевский, нарочито громко, чтобы в доме слышно было:

— Товарищи! Еще двое убитых! Хорунжий! Хорунжий! — орет Дальчевский в окно. — Ной Васильевич! Или кто там? Ординарец!

Из дома никто не ответил. Кричи еще, сволочное отродье!

— Где они могут быть?

— Умелись за комитетчиками! — по голосу узнал Мотовилова.