Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

— Не я! Не я! — вскрикнула Дуня. Юлия Михайловна сама вела огонь.

Санька оглянулся:

— Эвва! Юлия Михайловна?!

— Она всех в кулаке держала. Вы же ее знаете!.. С красными комиссарами была красная, в Смольный не раз ездила.

Санька переглянулся с Ноем, сказал вполголоса:

— Ищут ее. Сам комиссар Свиридов и наши казачьи командиры. Гляди, Ной Васильевич, как бы греха не было.

Ной предупредил:

— Ты вот что, Александра, что она батальонщица — никому ни слова. Тем паче — Бушлатной Революции, комиссару, стал быть. Из Петрограда, мол. Землячка наша, слышь? Был в Белой Елани на полевых ученьях? Ну вот. Из Белой Елани. Звать Дуней… — И к Дуне: — По отчеству как?

— Елизаровна, — ответила Дуня и тут же поправилась: — В документах Ивановной записана. Не хотела носить отчества папаши.

Ной понимающе кивнул:

— Ивановна. Слышал, Александра? Не она была командиршей, которая ходила в двух шкурах, сверху натянула красную, а под красной — бело-серая, гадючья.

— А мне што? — хлопал глазами Санька, разумея слова командира на свой лад: «Язви те, втезенился, знать-то. Четыре года воевал — коленей не замарал, а тут приспел. А меня штырит за баб».

Ной догадался, что на уме у Саньки:

— Не вихляй глазами — нутро вижу. О чем думаешь — выкинь из башки.

— А про што думаю?

— Про мою шашку, потому как она не ржавая.

Санька на дюйм стал ниже ростом, посутулился.

— Евдокии отдам свою кровать, нам хватит одной. Перемнемся.

— Еще поставить можно.

— Ни к чему. Под боком сподобнее котелок поганый держать.

Санька уразумел, о чем речь! Ох уж до чего настырный дьявол!

— Смыслишь?

— Не бестолочь.

— Ладно. Теперь ступай, коней давно пора обиходить. А я загляну в штаб: какие разговоры, про что? Где Подвойский?

— Должно, уехал обратно в Петроград. Бушлатная Революция увел его на вокзал. А вечером, Сазонов грит, митинг будет.

— Зайду в казарму к оренбуржцам. Как они? Какие разговоры про арестованных?

— Все они верченые. Доверять нельзя.

— Иди! Погодь! У кого взял консервы?

— Каптенармус дал.

— Опять власть употребил?

— Никакой власти. Сам Захар Платоныч дал. Бери, говорит, как положено председателю комитета. А што? Полковник-то со штабными на каких харчах?

— Я не полковник! — рыкнул Ной. — Ступай.

Санька ногой за дверь, а Ной остановил:

— Погодь!

— Ну?

— Не через порог.

Санька закрыл двери.

— Тайник, что отыскали в подвале, цел?

— Как лежало, так и лежит все, — а глазом покосился на Дуню, в ноздрях завертело: конец, знать-то, тайничку. Санька облюбовал такие знатные женские наряды в тайничке! Для женушки Татьяны Ивановны. Ведь это он, Санька, открыл буржуйский клад! Ему и пользоваться. Да вот командир!

— Ладно. Иди.

Санька умелся в плохом настроении. Пока чистил коней, то и дело плевался и матерился. Шепнуть бы Булатной Революции, что самая злющая из окаянных пулеметчиц спрятана у председателя…

Оренбуржцы встретили Ноя настороженным молчанием: Терехов-то с Григорием Петюхиным под арестом! Варили конину на трех кострах, шкуровали на снегу убитых коней, выжидали, куда председатель повернет…

— Половину мяса отдать стрелковым батальонам и батарейцам! — приказал Ной.

И, не дождавшись, что скажут казаки, пошел в штаб.

Свиридов размашисто шагал по комнате, не выпуская махорочной цигарки из зубов. Сазонов, Павлов и Крыслов чинно расселись по стенке. Пятеро матросов развалились в креслах. Один храпел, уткнувшись головой в стол начальника штаба Мотовилова.

— О! Хорунжий! — приветствовал Свиридов Ноя. — Наконец-то! И куда запропастились комполка Дальчевский и начальник штаба Мотовилов? Увиливают сволочи от решения назревших вопросов. А тут такие новости, Ной Васильевич! За разгром батальона полку объявлена благодарность Военного Комиссариата Совнаркома. Приезжал сам Подвойский. Он считает, что наш полк следует переименовать в красноармейский конный имени Степана Разина. Каково, а? Звучит?! Это же событие! Красную Армию организуем, браток! И я рекомендовал вас на должность командира как достойного…

— Не можно то! Как есть уже выборный командир полка.

— Дальчевский — фигура неподходящая. Подвойский оставил нам пропуск на весь комитет полка. Завтра нас ждут в Смольном.

— Не можно то! — отверг Ной. — Как не большевик я.

— Большевик или не большевик, а приказано явиться. И точка. Комитетчики твои предлагают вон митинг опять созвать. Мало мы горло драли. К тому же семь часов вечера и казаки устали после боя. Я против!

— Как можно против? Пускай солдаты и казаки решают, остаться им в красноармейском полку или просить распустить его. По-хорошему, так должно.

— Ну, валяйте, созывайте. Время не ждет. А за что ты Терехова под арест посадил?

— За изгальство над пленными. И за невыполнение приказа.

— Правильно! Советская власть за такие дела карать должна. Одним горлодером на митинге меньше будет.

Вернулся домой Ной в двенадцатом часу ночи. Саньки еще не было. «Уж не к крале ли своей утезенил, шельма? Ведь только что видел его на митинге».

Дуня угрелась на кровати, сидя уснула.

Семилинейная лампа коптила: керосин кончается. Ной покрутил фитилек и стал быстро мыть картошку в солдатском котелке. Поставил вариться.

Дуня проснулась и пересела к столу, уставившись на Ноя. Большие черные глаза на исхудалом девичьем лице наблюдали за ним со странным нарастающим интересом. Задумалась, почему этот кудрявобородый казачина прозван Конем Рыжим?

— В бога верите?

— Не верить — душу погубить. А к чему мне губить душу, коль и без моей — тьма-тьмущая погибших?

Помолчав, признался:

— Да не всегда по-божьи поступаю. И все война проклятущая. Доколе же будет так?

Горестно покачал головой.

Дуня в комок сжалась на резном господском стуле с высокой спинкой.

— А почему… почему… прозвали вас… Конем Рыжим?

— А! Помнишь. Да просто так, шутейно, — уклонился Ной.

— Боженька! Бели бы вы знали, как я боюсь коня рыжего! Если бы вы знали!.. Еще девчушкой меня раз нес наш рыжий конь — чуть не убилась. Да дед с матерью еще постарались, чуть что, так и стращают: «Мотряй, не запамятуй знамение господне. Бойся!.. Господь явит рыжего коня, и он задавит тебя копытами».

— Не мучайся, Дуня. Не всем нам дано понять. Забудь свои страхи.

Вернулся Санька, разделся, повесил бекешу на вбитый в стену гвоздь, туда же папаху.

— Изморился за день. Сколь всего нахватал — в башку не помещается.

В комнате заметно темнело. Санька сказал, что керосина больше нет, лампа скоро потухнет, и принялся щепать лучину.

Из пустующих недр каменного дома раздался голос:

— Эй! Где тут председатель?

Ной вышел и вскоре вернулся с комполка Дальчевским.