Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

Ной поморщился, будто хватанул ложку уксуса.

— Господи прости, до чего же горючее снадобье. И как только пьют его в большом количестве?

— Пьют, пьют да похваливают. Мой винный завод, например, не успевает напоить один наш маленький город. А ведь по деревням и селам самогонку гонят. Это же чистейший яд!

Закусив, Василий Кириллович вспомнил:

— Так какую же карательную службу вы должны были править своим полком в Петрограде? Когда вы туда прибыли?

Ной рассказал о всех злоключениях сводного Сибирского полка со дня его формирования в Пскове и до демобилизации в Гатчине, умолчав о разгроме мятежного женского батальона. Солдаты бегут со всех фронтов, в Самаре — светопреставление в некотором роде, и эшелоны с чехословацкими войсками при боевом укладе, а в Смольном — Ленин — Владимир Ильич Ульянов заглавный большевик, да вот сама Россия, как поглядел Ной, вроде с копылков слетела.

— Неслыханно! Неслыханно! — поддакивал Василий Кириллович, успев выпить вторую рюмку коньяка. — Никто не думал о большевиках, а вот, пожалуйста: любите и жалуйте — Совнарком и с Лениным во главе! Я вот читал книжицу господина Троцкого про «перманентную революцию». И если вникнуть в ее суть, то революция, которую начали мы в России, будет продолжаться вечно — до полной победы так называемого «мирового пролетариата». Экая чушь, господи прости! Такой ереси не писали даже во Франции, искушенной тремя революциями. Ну, а народ как, русский и прочий, населяющий Россию? Сдюжит эту самую «перманентную революцию» Троцкого!..

Анечка с присущим ей темпераментом горячо заступилась за мировую революцию, чтоб на земном шаре восторжествовали социализм, свобода, равенство всех наций без буржуазии и проклятого капитализма.

— Чушь, Анечка! Чушь! — отмахивался Василий Кириллович. — Ты даже мысленно себе не можешь представить, что это такое. — И, обращаясь к Ною, поинтересовался: — Ну, а Ленин как, за эту «перманентную революцию» Троцкого или за какую другую?

Ной затруднялся ответить.

— Про «перманентную» не слыхивал. А вот как были мы в Смольном и Ленин разговаривал с нами, то я так понял своим малым умом: он за то, чтоб мир установить в России. Про то и декрет есть Совнаркома.

Анечка удивилась:

— Но как же вы так, Ной Васильевич! Ленин — вождь мировой революции. Об этом пишут во всех большевистских газетах.

— Газет не читал, извиняйте, Анна Дмитриевна. — И, чтобы враз определить границы неприятного разговора, Ной сообщил: Кроме евангелия, ничего не читаю.

— Евангелия? — еле промигалась Анечка.

— Вот славно-то! Вот славно-то! — похвалила хозяйка.

— Вы это, конечно, в шутку про евангелие? — обиженно спросила Анечка.

— Почему в шутку? Я с ним по всей позиции прошел, и худого в том ничего не вижу для себя.

— Странн-но! Для революционера это очень даже странно!

— Для революционера — само собой, а я из казаков. В партию не вступал.

— Слышала, Анечка? Туда ли ты заехала, головушка! — сокрушалась тетушка. — Вот рассудите, Ной Васильевич. Она для нас — красное солнышко в окошке. Любим-то мы ее с Васей — души не чаем. А вот закружилась головушка, закружилась. И все от политики проклятущей! Отец мой, Влас Поликарпович, еще сорок лет назад сослан, был в Минусинск за «Народную волю». Ну, прижился в городе, поднялся на ноги. Брат мой, Дмитрий Власович Ковригин, извозом промышлял, а потом купил дом в Красноярске и переехал туда на жительство. С того и начался распад его семьи. Сперва сына в депо арестовали за политику, а потом подросла дочь Прасковея, фельдшерицей теперь, и тоже отведала ссылки. Вся семья брата погрязла в безбожестве и политике. А к чему то девицам, господи! Ты бы, Анечка, подумала о себе и как жить дальше. Вот приехала учительствовать к нам в город, а все наши учителя забастовали — ни денег им не платят, ни пайков не дают. А она, — кивнула на племянницу, — одна школу тянет. И мало того, в партию большевиков записалась. К чему то девице, господи!..

Ной вспомнил комиссара Селестину Ивановну Гриву и ничего не сказал.

— Смутные, смутные времена настали! — поддакнул супруге Василий Кириллович. — Ни власти истинно сущей, ни державы твердой, а так, бог весть кто и что верховодит тарантасом России. И то, что вы, Ной Васильевич, обсказали нам про Смольный, Совнарком и Ленина, весьма печально, служивый. Ленин не та личность, чтобы вытащить Россию из бедствия. Твердая рука нужна. А что у нас происходит? Одно упразднили, другое — не утвердили, и мы располземся кто куда. К социалистам-революционерам, а их у нас в Минусинске полным-полна коробочка!.. Есть еще меньшевики.

— От эсеров туман да пакости, — вспомнил Ной заговорщиков в Гатчине. — Ленин призывает к миру, и чтоб от разрухи живыми вылезти. Не воевать меж собою, а жизнь налаживать.

— Будем еще воевать! — упрямо ответил Василий Кириллович. — Будем! Большевики, служивый, развалили государственный строй. А к чему то привело, смею вас спросить?

— Строй этот был тюремный, самодержавный! — вмешалась Анечка.

— Те-те-те! Поехали!.. Нет, Анечка, не в ту сторону крен держишь. Расползется Россия по всем швам. Нужен военный кулак, чтоб одним ударом поставить все на свои места. И не Ленину то свершать! Не Ленину! Не пойдет за ним народ.

— Так ежели судить по Гатчине и Петрограду, за Лениным вся бушлатная революция, то есть матросы, а так и рабочий люд, — возразил Ной. — Потому как Ленин за мир, чтоб из разрухи живьем вылезти. Куда далее воевать?

— Будем еще воевать! — упрямо напомнил старик. — Да-с! А вам я присоветую по старшинству: умалчивайте о своем собеседовании с Лениным в том Смольном. — Ни к чему то, как вы есть казачий хорунжий. С Дуни, например, какой спрос? Она с охотностью махнет к большевикам, а завтра — к их противникам. Не спросил, как вы с ней в Питере повстречались?

— Не в Питере, а в бою. Евдокия Ивановна…

— Елизаровна.

— Евдокия Елизаровна была пулеметчицей восставшего женского батальона и дралась отчаянно…

— Те-те-те! — ожил старил. — Гляди ты, мать, какова Дунька-то у Елизаровича! Ай-я-яй! Во тебе и Дунька! Пулеметчица. А? Такую бы я, будь на позиции, к Георгию представил!

Ной сказал, что у Дуни есть солдатский Георгий четвертой степени.

— Гляди ты, мать! А? Какова? И ни слова! Ну и ну! Ай, да Дуня! Гляди ты! — радостно кудахтал старик и еще выпил рюмочку. — Ну, а вашим сводным полком кто командовал? Комиссар от большевиков?

Ной не сподобился лукавить:

— Был комиссар, да он командовал матросским отрядом. А казачьим полком командовал я, как председатель полкового комитета.

Юсков поперхнулся на слове, закашлялся:

— Звон ка-ак! Свой свояка бьет наверняка. Те-те-те! Печально то, служивый. Такого, чтобы казачий хорунжий мог командовать полком от какого-то неслыханного комитета, да еще принять большевиков за мое поживаешь, такого в голову не вместишь. М-да-а! Времена и лета нынешнего света! Да-а! Ну, а в каком же отношении вы с Евдокией Елизаровной, прошу прощения?