Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги
- Название:Сказания о людях тайги
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Интернет-издание (компиляция)
- Год:2018
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги краткое содержание
«Хмель» — роман об истории Сибирского края — воссоздает события от восстания декабристов до потрясений начала XX века.
«Конь рыжий» — роман о событиях, происходящих во время Гражданской войны в Красноярске и Енисейской губернии.
Заключительная часть трилогии «Черный тополь» повествует о сибирской деревне двадцатых годов, о периоде Великой Отечественной войны и первых послевоенных годах.
Трилогия написана живо, увлекательно и поражает масштабом охватываемых событий.
Содержание:
Хмель
Конь Рыжий
Черный тополь
Сказания о людях тайги - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
— Убил ее папенька, наверно, — лопочет горбунья. — Чтой-то страшно мне, маменька. Где Гланька? Гланька!
— Не ори! Дай порошки, говорю. И от сердца капли.
Дуня вышла из горенки. Клавдеюшка замерла на пороге, вытаращив глаза, ахнула, вскинув руки, сползла по косяку на порог.
— Ой, господи! — вскрикнула мать и, завидев Дуню с револьвером, заорала: — Каараааууул!
На сгиб левой руки перекинут лакированный ремень буржуйской сумки. Достала папироску с зажигалкой, закурила, кося глаза на Клавдею.
— Ну, я вам припомню, сестрица и маменька! — зло сказала Дуня и, схватив Дарьюшкину дошку со стола, не выпуская из зубов папироску, застегнулась на три пуговки.
— Ооох!.. смертушка!..
Возле дивана — лоскутья желтой дошки. Шапочка уцелела.
Дуня, взяла баульчик, шапочку и шерстяные варежки.
— Ооох!.. Не доживу до утраааа!..
— Доживете, маменька! Доживете.
— Ну, сыщет тебя смерть, потаскушка! Прооклинаааю!..
— Кляните, кляните! Черт с вами!
Прислушиваясь к чему-то, взглянула в темную прихожую и потихоньку вышла из гостиной.
VI
Лампа с закоптелым стеклом, тусклость и две головы лицом к лицу — совещаются; они — ревкомовцы, на них вся ответственность и тяжесть новой Советской власти; жизнь требует немедленных решений и деяний, а у них ни опыта, ни умения.
Мамонт Головня — председатель ревкома, прямой и высокий, как колокольня, рыжий Аркадий Зырян — его заместитель, единственный большевик на всю Белую Елань.
В Белой Елани будоражатся тополевцы; по Сагайской волости рыскает банда Юскова-Урвана, где-то здесь прячутся святой Прокопушка Боровиков, есаул Потылицын, братья Юсковы — Елизар и Игнатий, бывший урядник; в ревкоме дежурят поселенцы с фронтовыми винтовками,
Времечко…
— Гляди, Мамонт, поджарят нас контрики Елизара Юскова, — бурчит Аркадий Зырян.
Головня подкручивает пальцами стрелку уса:
— Глядеть надо. В оба.
— Глядим, а што толку?
— Пощупать надо тополевцев,
— Может, они на заимке в тайге?
— Давай прочешем. Где у Юскова и Потылицыных заимки?
— В Лешачьих горах по Амылу.
В соседней классной комнате, где недавно Дарьюшка учила ребятишек грамоте, заливисто хохочут мужики:
— Што они там ржут?
Головня подошел к двери, приоткрыл на ладонь.
Кучась возле железной печки, дружинники дымят цигарками самосада, а над ними возвышается Васюха Трубин в мерлушковой шапке, сдвинутой на тугой загривок, в полушубчишке с пятнами известки на спине — чью-то стену вытер; покачиваясь на толстых ногах в разбухших старых валенках, рассказывает:
— Ну, как выхватила она револьверт да к Михайле Елизарычу. Я, грит, приехала, чтоб всех вас прикончить — выдрать с корнем. Жалею, грит, не застала папашу-душегуба — моментом спровадила бы на тот свет! Михайла Елизарыч наклал в штаны со страху. А эта самая домоводительница… ей-бо, треснуть на этом самом месте, лужу под себя пустила.
— Го-го-го! — рванули дружинники, аж в железной печке загудело.
— Что ты им заливаешь? — поинтересовался Головня.
Васюха оглянулся и, разводя руками:
— Им правду говорят, а они гогочут, как гуси на метлу! Возьми их за рупь двадцать! А вы разве не слыхали, Мамонт Петрович?
Плутоватые глаза Васюхи Трубина, того самого соседа Боровиковых, который когда-то помог Филимону вытурить из надворья родного батюшку за постыдное снохачество, помигивая, прицелились:
— Дуня Юскова приехала. Которая за Урваном была. Ну, так вот…
Головня позвал Васюху Трубина в председательскую комнату и дверь закрыл. Одно слово — Дуня, и у Мамонта Петровича припекло щеки. Та самая Дуня?!
Головня думает, накручивая стрелки русых усов. Дуня! Откуда она явилась, хотел бы он знать. Куда и какими ветрами носило ее по белу свету: у каких ворот стояла в трудный час жизни; какими тропками хаживала и с чем вернулась?
Тихо приоткрылась дверь, и:
— Разрешите?
Она!
Васюха Трубин посторонился; Зырян задвигался на стуле, пяля глаза на Дуню в Дарьюшкиной дошке, точь-в-точь сама Дарья Елизаровна. Те же плавные движения и тот же охватывающий сужающийся взгляд больших черных глаз, и та же улыбка на припухлых губах.
Дуня сказала «здравствуйте» всем сразу: и широченному в плечах Васюхе Трубину, и рыжему фронтовику Зыряну с револьвером у пояса, и Мамонту Головне; он сидел на своем председательском месте в желтой косоворотке, застегнутой по столбику на перламутровые пуговицы; новехонький казачий полушубок висел на спинке березового стула, касаясь рукавами и полами заплеванного, забросанного окурками некрашеного пола; руки Мамонта — сильные, привычные к слесарным и кузнечным инструментам, лежали бурыми плитами на изрезанной грязной столешне, а между ними, на бумагах, — огрызок карандаша — непривычный инструмент для этих рук; они были добрыми, руки кузнеца; Дуня взглянула на них, чему-то улыбнулась, и они тут же дрогнули на столешне и медленно, неохотно поползли прочь, спрятались под столом.
Она узнала Мамонта Петровича. Такой, и — другой будто. С усами. Тогда у него не было усов, когда она к нему навязывалась в жены. Помнит ли он?..
…Когда это было? Давно, давно!..
Растревожила в ту пору Дуня кузнеца; отяжелел молот — руки не подымают. Стоит у наковальни, постукивает молоточком; молотобоец бух да бух, да не туда, куда надо, — поковки как не бывало. Сколько железа перепортил. Станет наваривать топор, засунет в горн, молотобоец раздувает меха, из сил выбьется, а Головня стоит возле горна, смотрит на раскалившийся топор, а видит глаза Дуни; синие космы вьются в раздуваемых древесных углях, а Головне мерещатся кудряшки Дуни. Опомнится — хвать клещами топор, а вместо топора — обух жареный.
…Урван уехал на прииски — свадьбу отложили до масленицы; самое время бежать из дома. Не раз, прильнув к стеклу окна, Дуня заглядывалась в улицу: не идет ли в кузницу Мамонт Головня? Снег танцует под окнами, сельчане в шубах и дохах, собаки взлаивают, а Головни нет и нет, как будто он забыл дорогу мимо дома Юсковых.
Накинет Дуня на плечи шубу, всунет ноги в романовские сапожки, выйдет в обширную ограду, где, гремя кольцом по железной проволоке, мечется белый пес Удавка; походит, повздыхает, прильнет щекою к резному столбику крыльца и с тем вернется в светелку. Видит дед Юсков: заневестилась Дуня. «Потерпи, Дунюшка, до масленицы, — утешает внучку. — Ужо справим свадьбу на всю округу».
— Не надо мне такой свадьбы, деданька. Не хочу выходить за Урвана. Если бы ты знал, деданька, што они вытворяли на гулянке! Спаси меня, деданька. Выдай замуж за кузнеца.
Как же ополчился дед на внучку за подобное откровение. Ну, как коршун расходился — вот-вот сцапает в когти и разорвет. Чтоб дочь Юскова, да за ссыльного поселюгу без роду и племени?! Не иначе как кузнец тайно закружил Дуню, а дед не углядел. Пошел сам в кузницу. Головня что-то ковал из стальной штуки. Дед Юсков начал сразу: такой-сякой, к Дуне задумал присвататься, проходимец!
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: