Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

Никакого ответа…

— А теперь про Петроград. Знаю, какую злобу катаете на меня, да только все не так происходило, как вам думается.

Передохнув, Ной продолжал:

— Не большевик я, и в партии не состою. А как был председателем полкового комитета, то следственно отвечал не за одну свою голову, а за весь полк! Тако же. У меня была одна линия: иметь при себе живых казаков, а не упокойников. Ну, а ежли про погоны говорили, — вспомнил Ной, — дак погонам царским по теперешнему времю цена малая! — Рванул один погон с плеча, другой и, размахнувшись, швырнул их в реку. — Пущай плывут! Две революции прокипели не для погонов царских, скажу. Думать надо, казаки, штоб головы свои сохранить. А таперь, ежли вам надо силу спробовать на мне — починайте. В кусты не спрячусь, и кресты с медалями на мне — не за трусость навешаны.

И тут напряженную тишину разрядил звонкий голос сестренки Лизушки, которая, прибежав и едва переводя дух, сообщила:

— Ой, братик! Приехамши к тебе из городу какой-то старик. Важный такой, вроде из офицеров, и крестик золотой у нево вот тута. Сюда идет. Я наперед иво забежала, чтоб сказать. Счас приведу. — И нырнула в кусты — только шорох послышался.

Задиристые казаки, не глядя друг на друга, как по уговору, разом повернули к реке и пошли к плакучей иве, возле которой, в воде, поставлен был лагун с квасом.

Все облегченно перевели дух, а Татьяна Семеновна перекрестилась:

— Пронесло, господи!

Ной слышал возглас крестной и тоже про себя помолился: слава Христе, пронесло!.. И тут же подумал: другой раз, наверное, не пронесет. Казачья злоба не отходчива!

— Сюда, барин, — слышался в кустах черемухи голос Лизушки, и вскоре на солнечную поляну вышел высокий, прямоплечий старик в офицерском кителе с золотым крестиком и в форменном казачьем картузе. Ной узнал его: дядя Евдокии Елизаровны — Василий Кириллович Юсков, бывший подъесаул.

— Здравия желаю, станичники! — приветствовал старик, обведя всех взглядом. В одной руке у него была палка с костяным набалдашником, в другой — походный кожаный баул. Батюшка Лебедь узнал подъесаула, приветствовал:

— Здравия желаю, ваше благородие! Милости просим к нашей компании.

— Атаман, Василий Васильевич! — подал руку Лебедю подъесаул, пояснив: — А благородий теперь нету, атаман. Остались одни товарищи. И свинью называют товарищем, и козлы тоже в товарищах. — Посмотрел на Ноя. — А! Господин хорунжий! Очень рад видеть вас в добром здравии. А я-то думал, что вы находитесь на службе в красном гарнизоне. Я специально приехал к вам с милостивейшей просьбою от моей племянницы, Евдокии Елизаровны, если вы ее помните.

Ной, конечно, помнил Евдокию Елизаровну. Где она? И что с нею?

Старик покачал головою:

— В УЧК Дунюшка, Ной Васильевич. Вот уже вторую неделю находится под арестом. Позавчера мне дозволили свидание с нею в присутствии заместительницы председателя УЧК некой Селестины Гривы — дочери известного доктора Гривы. Дуня просила меня поехать к вам. Надо ее выручить. Погибнуть может. Вы ее однажды спасли от матросов в Гатчине? Так вот, история повторяется. Названная Селестина Грива, оказывается, была комиссаром женского батальона…

Ной слушал внимательно. Дунюшку допрашивает Селестина Ивановна за участие в мятеже женского батальона и обвиняет даже в том, что она приехала в Минусинск по подложному документу сводного Сибирского полка?

— Того быть не может, — возразил Ной Васильевич. — Подлога не было. Демобилизационный документ выдан ей по разрешению военного комисссара Совнаркома товарища Подвойского.

— Да, да, господин хорунжий, — учтиво подтвердил старик. — Но для местного УЧК все это ничего не значит. Они здесь верховная власть и сила. Ну, а племянницу мою долго ли обвинить во всех смертных грехах? Было бы желание.

Батюшка Лебедь и трезвеющие казаки внимательно слушали разговор бывшего подъесаула Юскова с Ноем. Санька успел шепнуть своей Татьяне Ивановне: «Это та самая Дунька-пулеметчица, про которую я тебе обсказывал. Она же, тварюга…» — Но заметив свирепый взгляд Ноя, прикусил язык.

Казачки тем временем прибрали на скатерти, и батюшка Лебедь пригласил подъесаула быть гостем.

— Благодарствую, станичники. — И обращаясь к Ною, подъесаул спросил: — Так что же вы скажете? Не рискнете выручить Дунюшку? Дело-то не шутейное, должен сказать. Минусинск объявлен на военном положении. Слышали? Как же, как же! Восстание в Сибири! Так что не сегодня-завтра полыхнет по всем уездам. Повсеместно будет происходить раздел сфер влияния. Настало время и нам, казакам, сказать свое слово. Да-с! И разговор с товарищами большевиками и совдеповцами произойдет у нас крупный, паки того, кровавый.

Вот так новость! У Ноя враз расслабились руки и ноги. Казаки загудели: давно пора свернуть головы товарищам, а бывший станичный подхорунжий, Никита Никитич Никулин, присовокупил:

— И тем, кто за спины товарищей прячется, — тоже ребра пересчитать надо! — намекнул на самого Ноя. — А ведь што происходит, господин подъесаул? Казачьи офицеры и те шарахнулись на службу к большевикам, как вот хорунжий Мариев, который теперь командиром Минусинского гарнизона красногвардейцев.

— Совершенно верно, — поддакнул подъесаул и, взглянув на Ноя, похвалил: — Хорошо, что вы оказались не в одной компании с хорунжим Мариевым! Ну, да у вас трезвости предостаточно. Пусть ваши петроградские заблуждения канут в небытие — у кого не бывало заблуждений! Главное — день нынешний, творящий историю великой России. Нельзя же позволить товарищам окончательно разорить матушку Россию, как это они учинили со своим Брест-Литовским миром.

Ной понял: пора уходить. Как видно, бывший подъесаул неспроста приехал в станицу на празднование троицы. Но что же стряслось с Дуней? Не так же просто взяли ее в УЧК?

— Батюшка, я еду в Минусинск, — сказал Ной отцу. И к подъесаулу: — До свидания, Василий Кириллович.

— Счастливой дороги, Ной Васильевич. Только будьте осторожны в Минусинске. Не вздумайте ехать туда вооруженным — патрули задержат, и окажетесь вы в том же каменном доме УЧК.

— Понимаю, — кивнул Ной и, попрощавшись со всеми, ушел вместе с сестренкой Лизанькой.

Когда вышли с поймы к станице, Ной глянул на сестренку, спросил:

— Старик к нашему дому подъехал?

— Нет, братик. Я токо видела, как в тарантасе улицею мимо нас проехали трое. Кучер сидел на облучке, да двое в коробке. А потом пришел старик и спросил: здесь ли проживает хорунжий Ной Васильевич и атаман Лебедь? Я сказала…

— Ладно. — Ною все ясно. Приехали двое. Кто же второй? Наверное, кто-нибудь из бывших офицеров. Духовитое положение!..

Дома Ной переоделся, в будничное — холщовые шаровары, бахилы с портянками, натянул поношенную гимнастерку, а в кожаные сумы сложил свою парадную одежду с сапогами, продуктов взял на неделю, двуствольное ружье, с которым недавно ходил на охоту, а тогда уже пошел седлать вороного жеребца — купил его недавно и не отпускал покуда в табун, чтоб ко двору привык. Оседлал, навешал сумы, приторочил скатку шинели с мешком овса, топор в чехле привязал на сыромятные ремешки сзади седла у сум, поцеловал милую Лизушку и выехал из ограды шагом…