Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

Ночь провел верстах в тридцати от Минусинска в аршановских степях у чабанов-хакасов — отару мясных баранов бая Алимжанова нагуливали и косяк дойных кобылиц. Кумысом потчевали из бурдюков; разговоры вели про житье-бытье. Кочевники тоже были встревожены: приезжал бай Алимжанов и говорил им, что в уезде скоро будет новая белая власть, и тогда он, Алимжанов, отдаст в солдаты к белым нерадивых чабанов, которые за Советы горло драли.

— Беда, беда! Бай шибко сердитый, — жаловался один из чабанов, выпытывая у русского путника: правда ли, что власть возьмут белые? И всех ли будут забирать в солдаты?

Ной и сам о том же думал: если заговорщики захватят власть, то, конечно, немало мужиков заберут в армию. Ну, а что ждет самого Ноя — не хотелось думать. Казаки его попросту изрубят в куски. Так и просидел до сизого рассвета у костра, подживляя огонь.

А на рассвете, выпив пару чашек крепчайшего, бьющего в нос кумыса, махнул в седло и в половине дня был уже в Минусинске. На Тагарском острове возле протоки Енисея все еще праздновали второй день троицы, горланили песни и, наверное, ни о чем не беспокоились. И в улицах полно разнаряженных людей; день выдался угревный и солнечный.

У двухэтажного белокаменного дома, бывшего штаба Минусинского казачьего дивизиона, занимаемого УЧК, Ной спешился, спросил у красногвардейца с винтовкою: здесь ли заместительница председателя УЧК Селестина Ивановна Грива?

Красногвардеец внимательно посмотрел на рыжебородого гражданина и на его вороного жеребца под седлом и со вьюком, поинтересовался:

— А что вам? Вызывали в УЧК? Откуда приехали?

Ной терпеть не мог спросов и расспросов.

— Можно пройти к Селестине Ивановне? Я ее знакомый по Петрограду. Доложите: — Ной Васильевич Лебедь.

— Докладывать некому. Председатель, товарищ Таволожин, в отъезде и будет вечером или ночью вернется. А товарищ Грива только что ушла домой.

— Она живет в доме доктора Гривы?

— На пасеке живет. С доктором Гривой у Селестины Ивановны полный разрыв. Если вы ее знакомый, должны знать, что из себя представляет доктор Грива — главарь меньшевиков, чтоб их черт побрал! Так что у доктора Гривы не ищите.

Красногвардеец рассказал, как найти пасеку, и Ной, не теряя времени, поехал туда.

Отыскал объездную дорогу на участок земского лесничества и тут решил переодеться в парадное, чтоб встретиться с Селестиной Ивановной в должном виде. В сумы столкал будничное и, разминаясь, шел пешком и коня за собою вел за ременный чембур.

А было солнце жаркое, нежащее, ни облачка, ни тучки; погожий и безветренный стоял день, каких немало перепадает летом в Минусинском уезде. И люди здесь особенные — неторопливые, прогретые солнцем и тишиною маленького города.

Благодать!

Красные размашистые сосны, толпясь на песчаных холмах, купаются в солнце — неподвижные, изумрудно-дремотные, а под ними пестрые, голубоватые тени с прохладцею.

Синева неба, насыщенная разбрызганным золотом, неподвижна в зените, и никого встречных — тишина!..

Сосны сбежались вплотную к дороге, сыпучий песок податливо мнется под ногами, и тишина, тишина!..

Где еще сыщешь такие вот просторы, подобные сибирским? Неохватные, необжитые при малой людской плотности. В российских губерниях ничего подобного нет. Там — скученность, толчея, и люди в больших городах, как помнит Ной, кажутся сдавленными от тесноты.

Шел дальше. А вот и сворот вправо — едва заметная дорога, по обочинам поросшая разлапистым подорожником и кудрявой богородской травой.

В голову лезли одни и те же мысли: как он встретится с Селестиной Ивановной? Какими словами приветит? Сразу начать разговор о Дуне? Ладно ли?.. Это же сама Селестина Ивановна, большевичка-комиссар!

Вот оно как приспело, якри ее. Хуже чем идти в атаку.

Но он все-таки шел, застегнув парадный китель на все пуговицы и беспрестанно вытирая потеющее лицо платком.

Враз раздвинулась чаша-впадина; сосновый бор по двум холмам круто свернул влево и вправо, а впереди — большое поле, засеянное медоносными травами — фацелией и донником.

На горке в скудно зеленеющих кустах облепихи увидел дом с двускатной крышей.

Вправо, на поляне — пасека. У дальнего ряда кто-то в белой рубахе и черных штанах, в сапожишках, и в круглой, наподобие шляпы, сетке возится возле открытого улья. Хоть и в мужской одежде, а по складу фигуры со спины — баба. Пасечница, должно. На углу улья — черный дымарь, и струйка дыма из него. Ной подошел шагов на пятнадцать к первому ряду, запамятовав, что за спиною у него потный конь; все было тихо и мирно — наводнение солнечного света, темнеющий сосновый бор, приятно жужжащие пчелы, нарядные улья с утепленными днищами и разноцветными крышами — синими, зелеными, красными, белыми, пестрыми — чтоб крылатым труженицам легче было находить свои домики, и — тишина, благословеннейшая тишина, чем особенно дорожил Ной. Славное место выбрала себе Селестина Ивановна! Тут тебе и отдых, и медок, как слеза Христова, и целебный воздух, настоянный на хвое, и в то же время недалеко от города — в раю такого места не сыщешь!

Умница Селестина Ивановна! Но где же она? Дома ли?

Спросить разве пасечницу? Она только что достала из корпуса рамку с густым усевьем пчел и, взяв с улья специальный нож, что-то, старательно вырезала в сотах — наверное, трутневиков.

Ной позвал:

— Эй, хозяюшка!

Женщина с рамкою в руках выпрямилась, повернулась на голос.

— Ной Васильевич!.. — громко крикнула она, выронив рамку. Густо поднялись потревоженные пчелы, а пасечница, не подняв рамку, побежала к Ною, но в этот момент произошло невероятное. Из открытого улья отроился рой, и пчелы, не переносящие запаха конского пота, со всех сторон налетели на вороного да как начали садить его ядовитыми жалами, что конь, рванувшись, вырвал чембур, вскинув задом и пошел чесать к бору на всю рысь, то и дело лягаясь. Ной за ним во весь опор, истово отмахиваясь от осатаневших пчел обеими руками, а те пуще того остервенели — бьют то в нос, то в лоб, то в подглазье, то в шею, и в бороду налезли — жалят, жалят, проклятущие!.. Ной учуял, как в нос ему напахнул нежнейший, убаюкивающий аромат пчелиного яда, но боль в голове стала до того нестерпимой, что из глаз и носа вода потекла, и сразу пропало обоняние.

— Господи! Господи! — ухал Ной, шуруя за вороным во всю силушку, — только кусты щелкали по лакированным голенищам сапог.

— Уф! Уф! Господи! Господи!

Моментом перелетели гриву соснового бора и пустились по обширному лугу острова, дальше, дальше! У Ноя сердце заходилось от страха — конь-то с сумами и вьюком! Запалится, язва.

Выбежав на луг, конь упал на траву и давай кататься, брыкаясь ногами, но мешало седло и вьюк. Ной не успел подбежать к нему, как он вскочил и пошел шпарить поперек луга к Тагарской протоке. Ной видел, как Воронко прыгнул с крутого берега в воду…