Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

Все еще не веря в случившееся, сунул руку под спину Селестины между вязаной кофтою и полушубком, почувствовал под рукою что-то липкое и клейкое… Услышал, как кто-то подошел к крыльцу.

Всхлипнула женщина, проговорив:

— Сенечка! Наша Сенечка! Как же это, господи?!

Ной узнал голос Маремьяны, отвел лицо в сторону, достал из кармана платок, вытер глаза, косо глянул на Маремьяну и Егора Андреяныча, тяжело вздохнул.

— И есаул убит, — недоуменно проговорил Егорша. — Лежит возле ворот. Кто же их тут?

— Должно, есаула она уложила, — с трудом проговорил Ной, — а вот ее кто?..

— Значит, есаул не один приходил, — догадался Егорша. — Точно!

Егорша нашел карабин, кольт и шапку Селестины за крыльцом.

— Вот где он скараулил ее! Снег примят, и кровь. Из кольта стреляла, — понюхал Егорша ствол револьвера.

— Кто еще убит из отряда? — спросил Ной.

— Токо Андрей Перевалов легко ранен в мякоть ноги, а из деревенских — пятеро мужиков и три женщины. Да еще сгорело много в домах.

— Ладно. — Ной помолчал, что-то обдумывая. — Схоронить надо ее. Гроб сделать, да тело где-то прибрать, как должно. Во вьюке на ее Воронке есть платья и все такое, чтоб обрядить. — И только сейчас Ной увидел свою руку в густых потеках запекшейся крови — тошнота подступила. — Воды бы мне! — попросил Егоршу.

Тот побежал в дом и вскоре вернулся с полным ковшиком. Ной выпил воду.

— О, господи! Вот оно как довелось, — тихо проговорил он, поднимая тело Селестины. Голова ее запрокинулась, и черные волосы гривою повисли вниз.

— Папаху-то забыл!

Егорша хотел надеть папаху на голову Ноя, но тот велел положить ее на грудь Селестины.

Она еще тело! Обмоют и положат на лавку — покойницей будет, опустят гроб в могилу и закопают — прахом станет, а для Ноя — вечно живым, дорогим товарищем! Сестрою, которую не уберег!..

— Эко краснющее подымается солнце, — сказал Егорша. — К перемене погоды, кажись. Подморозит опосля масленицы.

Ной тоже видел всплывший над горою за Белой Еланью кроваво-красный лик солнца и подумал, если бы это было возможно, он так и понес бы Селестину крутой дорогою на небо, чтоб запамятовать про дела земные, кровавые, с едкой гарью пожарищ и людских слез.

— Одиннадцать беляков живыми взяли, — вдруг сообщил Егорша, приноравливаясь к размашистым шагам Ноя. — Пятеро нижнеудинских унтер-офицеров Шильникова, остальные казаки. Один среди казаков — старший урядник, тяжело порубанный шашкою — по бедру и ляжке — до костей, должно — помер. А при памяти был, когда натолкнулся на него Иван Гончаров на Приисковой улице. Про тебя спрашивал…

Ной не уяснил: к чему Егорша сказал про старшего урядника?

— И што он, тот старший урядник?

— Дак помер.

У Ноя застряли в голове слова Егорши: «Про тебя спрашивал…» Да ведь Дуня обмолвилась, что батюшка Лебедь был в сотне Мамалыгина: «Тяжело порубанный шашкою — по бедру и ляжке — до костей…» О, господи! Ной с Головней рубили дружинников и казаков на Приисковой улице! Да разве мог бы Головня рубануть «по бедру и ляжке?!» Он и шашку-то непутево держит — левша же!

Вскидывалось пламя на месте дома братьев Потылицыных; сруб рухнул, но огонь со свистом рвался из обвалившихся бревен. Рядом домов не было — беспаловский сгорел и еще один, никто из мужиков не тушил огонь — пускай сгорит дотла казачье гнездовье.

В улице возле бывшего дома ревкома — густо толпились мужики, на крыльце возвышался кряжистый, светлоголовый Иван Перевалов в коротком полушубке, при шашке и револьвере, что-то ораторствовал, махая ушастою шапкою в правой руке.

— Вишь, митингует Иван! — кивнул Егорша.

Иван Перевалов увидел Ноя с Селестиной на руках, сбежал с крыльца:

— Ранена? — спросил.

— Убита! — ответил Егорша.

— Што-о-о?! — вытаращил глаза Иван, глянул в лицо Селестины.

Ной с Егоршей и Маремьяной пошли дальше, толпа разваливалась перед ними на две половины.

…Рыжебородый старик был еще жив, когда увидел его Иван Гончаров. Ворочаясь в снегу возле чьей-то изгороди, хватаясь рукою за жердины, старик спросил: что за банда налетела на них? Не Ноя ли Лебедя?

— А вам не все равно? — спросил Гончаров, собираясь пристрелить старика.

— Ежли не Ноя Лебедя — убивай, бандюга, штоб не мучиться. Я вас тоже немало спровадил на тот свет! Стреляй! Стреляй! Да ежли встретите где Ноя Лебедя, скажите ему мое остатное слово: проклинаю я его! Слышь, мол, отец проклинает паскудного выродка! Прости мя господи!

Гончаров кликнул Аркадия Зыряна, чтоб помог унести старика в ревком, шепнул на ухо:

— Отец Ноя Васильевича. Да никому ни слова!

Старика занесли в большую комнату. И тут после перевязки старый Лебедь тихо отошел без мира в душе.

Вскоре Ной пришел в ограду ревкома, поглядел на сложенные возле заплота трупы убитых, узнавая на некоторых свою «тяжелую руку»; Гончаров и Аркадий Зырян с партизанами поглядывали на командира со стороны.

— Все тут лежат? — спросил Ной,

— Один еще в ревкоме — вот его документы, — ответил Гончаров; Аркадий пошел из ограды в улицу, а за ним и все остальные; Гончаров подал командиру документы.

Ной взял документы… Старший урядник Василий Васильевич Аленин-Лебедь, уроженец станицы Качалинской Войска Донского, атаман станицы Таштып — Енисейского войска, 1858 года рождения…

По крыльцу из ограды прошел в большую комнату и тут увидел возле двери у стены тело, накрытое попоною. Отвернув край попоны, посмотрел в мертвое лицо,

— Отец!..

Склонив обнаженную голову, Ной стоял на коленях перед прахом отца, покачиваясь с боку на бок, и даже не осенив себя крестом. Покойная Селестина как-то сказала ему: «Ты, кажется, разучился молиться?!» Ной много раз думал о том. Перемена в нем произошла нежданная, резкая, как будто он диким горным архаром перепрыгнул с одной горы на другую, и еще не уяснил, где он теперь находится!..

А гвозди вбивали и вбивали в гробы…

Настал длинный-длинный день для Ноя. Он сидел под навесом в надворье Вавилова, навалившись грудью на эфес шашки, втянув голову в плечи, будто Егорша с Аркадием Зыряном и еще двумя мужиками в четыре молотка вбивали железные гвозди не в два сосновых гроба, а прямо ему в сердце.

Два сосновых гроба…

Он никому не сказал, для кого понадобился второй гроб, приказав сделать его, но все партизаны без слов поняли, и Егорша снял мерку с тела старого Лебедя.

Никто из партизан в этот длинный день не лез к Ною ни с расспросами, ни за советами, сами управлялись.

Много-много крутых и страшных событий произошло всего-навсего за один минувший год!..

Увидел Дуню. Она спускалась с резного крыльца дома Вавилова в сапогах и распахнутом черном полушубке; пуховый платок, спущенный с головы, свисал длинными концами вниз по полушубку, она шла к нему через двор по черному снегу, опустив голову, скомканный носовой платок держала возле губ.