Юрий Трусов - Золотые эполеты

Офицеры и матросы на бастионах, зная о его каждодневном посещении самых опасных мест фронта, договаривались между собой, чтобы как-то уберечь адмирала, завести его в укрытие. Кондрат тоже пытался укрыть Нахимова от пуль и ядер. Это было совсем нелегко, потому что, заметив, что его так оберегают, адмирал сердился и говорил такому «оберегателю»:

— Идите по своим делам, я вас больше не задерживаю.

Своих сопровождающих он обычно оставлял за бруствером, запрещал следовать за ним, а сам в одиночестве выходил на банкет бастиона и там долго разглядывал неприятельские укрепления.

Однажды матросы не выдержали и, несмотря на протесты, схватили адмирала, и насильно увели в укрытие.

Точно так же в подобных случаях говорил своим подчиненным и его покойный друг, адмирал Корнилов. Недаром Кондрат и другие офицеры, знавшие лично обоих адмиралов, считали, что они своей отчаянной смелостью как бы дублируют друг друга. А один из адъютантов Нахимова, постоянно сопровождавший его в повседневных рискованных смотрах укреплений, сделал даже обобщение: «Не подлежит сомнению, что Павел Степанович, как и адмирал Корнилов, больше собственной жизни любят Родину. Вот поэтому им не страшны никакие вражеские пули и бомбы».

С таким утверждением Кондрат был не согласен, и Корнилов и Нахимов все отлично понимали. Другое дело, что Нахимов, как и Корнилов, считал своей обязанностью, своим святым долгом всегда показывать защитникам Севастополя пример мужества и отваги. Оба адмирала знали, как важен их личный пример в бою, и не уклонялись от выполнения этой нелегкой обязанности.

Кондрат, как и все черноморцы, всегда переживал, когда Нахимов не спеша выходил из укрытия на открытую площадку, как ее тогда называли, «банкет» бастиона. Выходил во всем блеске своих золотых эполет. На это никто из генералов и адмиралов не отваживался. Никто, кроме Корнилова. Кондрат любил адмирала и потому ненавидел эти золотые эполеты, которые, словно магнит, притягивали к себе вражеские пули. Однажды он не выдержал и с криком: «Что вы делаете, ваше превосходительство!» — выбежал вслед за Нахимовым, когда тот вышел на бруствер, но не успел его схватить и утащить в укрытие как уже раз поступили с ним матросы на Камчатском люнете. На этот раз беда миновала. Это было утро 22 июня 1855 года. Затем Нахимов отправился верхом на своей белой неказистой лошадке осматривать бастионы. По дороге стало известно, что лейтенанту Виккерсу оторвало ногу, и он тут же послал дежурного офицера с приказом назначить замену раненому. Он узнал, что третий бастион сейчас подвергается яростному обстрелу, и направил лошадь туда, где грохотала артиллерийская канонада. Нахимов, как вспоминал сопровождавший его адъютант Котловский, несмотря на шквальный огонь, подбадривал адъютантов, следующих за ним.

Осмотрев батареи бастиона, он отправился на четвертый бастион. Здесь он встретился с начальником вице-адмиралом Панфиловым. Сел на скамейку у входа в блиндаж, позвал еще офицеров и стал их расспрашивать о сложившейся обстановке. В это время дежурный крикнул: «Бомба!» Нахимов прервал разговор и скомандовал всем спрятаться. Все, кроме него, укрылись в блиндаже. Бомба разорвалась рядом и присыпала его землей. Когда миновала опасность, Нахимов очистил от земли мундир и продолжал беседу. Затем Нахимов обратился к окружившим его матросам:

— Здорово, молодцы! Батарею ныне вы хорошо укрепили. За новые работы и за то, что вы здорово деретесь, — спасибо.

Простившись с матросами, он пошел к банкету, на верхнюю площадку бастиона. Вице-адмирал Панфилов знал, что там очень опасно, попытался его остановить и сказал, что там все в порядке, можно не утруждать себя осмотром. Но Нахимов молча продолжал свой путь к открытой площадке. Тогда капитан Керн, стараясь все же как-то задержать его, сказал, что в покое бастиона сейчас начался молебен в честь праздника Петра и Павла. Поздравил Нахимова с наступающим завтра днем его рождения и пригласил зайти на молитву.

Нахимов понял, что его оберегают. Он строго нахмурился и направился к банкету. Взял подзорную трубу у дежурного сигнальщика и неторопливо зашагал к открытой площадке.

Его окружение ахнуло от ужаса, когда он неторопливым, решительным шагом вышел на открытую верхнюю площадку бастиона.

На длинном форменном черном сюртуке адмирала сверкали золотые эполеты. В солнечных лучах они, словно крылья какого-то фантастического существа, излучали ослепительный свет. Предчувствуя, что сейчас произойдет нечто очень страшное, Кондрат зажмурился. Он, адъютант Керн, другие адъютанты и ординарцы срывающимися от волнения голосами закричали, чтобы адмирал скорее уходил в укрытие, за сложенную из мешков с землей стену. Нахимов, широко расставив ноги, стоял на капитанском мостике, качаясь на своем флагманском корабле, неторопливо поднес к глазам подзорную трубу. Он разглядывал в нее французскую батарею.

Французские стрелки с батарей стали стрелять в него. Одна прицельная пуля просвистела совсем рядом, возле локтя его руки, сжимавшей подзорную трубу. Это заставило Нахимова обратить внимание на ружейный обстрел, где главной мишенью стал он сам.

— Они сегодня довольно рано начали стрелять, — сказал он, повернувшись в полоборота в сторону свиты, укрывшейся за стеной мешков.

Лишь произнес он эти слова, как следующая пуля, выпущенная из штуцера французского стрелка зуава, ударила его в левый висок. Он глухо вскрикнул и упал на земляной, утрамбованный до каменной жесткости, пол бастионной площадки. К упавшему адмиралу из укрытия бросились, подставляя себя под выстрелы неприятельских штуцеров, адъютанты и ординарцы. Но больше выстрелов не последовало.

Казалось, что и неприятельские стрелки оцепенели. Казалось, они поняли, что убили человека, который не прятался, не таился, а открыто, доверчиво и смело, словно не было никакой войны, стоял на площадке бастиона. Только потом они узнали, что это был знаменитый русский адмирал. Потом бойцы обсуждали его поступок: что это — его невиданное презрение к смерти или намеренное самоубийство?..

Кондрат был среди тех, кто бросился поднимать адмирала. Проворнее всех оказался матрос-ординарец. Он в какой-то миг поднял Нахимова и втащил его в укрытие.

Последующие события припомнились всем, кто находился тогда рядом со сраженным генералом, припомнились как тягостный кошмар. Матросы бережно положили не приходящего в сознание Нахимова на старенькие санитарные носилки и доставили его в бастионный блиндаж к сестре милосердия Марии Прокофьевне. Той самой, что недавно перевязывала раненого Кондрата, когда тот вернулся из ночного боя. Она первой осмотрела рану адмирала Нахимова. Ее лицо сразу потемнело. Она быстро и умело промыла, перевязала рану, но не выдержала и горько разрыдалась.