Леонид Бляхер - Хроники Герода (Перечитывая Флавия)

Каждый раз, входя туда, Аристобул испытывал странную смесь страха и любви, радости и отчаяния. Страха от осознания огромности своих грехов, грехов всего народа, за которые он, Аристобул, ответствен перед Ним, ибо избран Им и народом. Отчаяния, от осознания собственной малости и слабости перед Величием Его. Но вместе с ними его охватывала радость и любовь, как тень той Бесконечной Любви, которую питает Он к детям своим.

Сегодня страх и трепет отошли в сторону. Любовь буквально заполняла Его, изливалась через глаза в мир. Он любил этот двор, любил учителей, вышедших к нему навстречу. Любил эту дорогу, по которой вот уже год он проходит каждый день. Странно. Ему вдруг показалось, что он прошел бесконечно долгий путь и вот, наконец, приближается к дому. Не той части дворца, где были его покои, не к жилым комнатам Первосвященника в Храме, а к тому, настоящему Дому. Перед обрядом он принимал ритуальное омовение. Аристобул попросил оставить его одного на пороге Мицвы. Снял одежды и медленно стал спускаться по скользким ступеням. Песня радости и любви зазвучала громче, Свет ударил в глаза, залил темное помещение для омовения. Аристобул вытянулся в направлении этого Света. Нога юноши скользнула со ступеньки, и он упал. Песня стихла. Свет померк.

Это был особый день. Даже во дворце царя, где к выполнению буквы Закона относились без должного почтения, все замерло. Царь, его семья и его приближенные служившие его дому уже многие годы, слушали молитву, которую читал учитель, повторяли ее слова.

Бранн старался в такие дни куда-нибудь отбыть. Лучше всего в Самарию, где стояли отряды наемников. Он не чувствовал и не понимал бога иудеев, невидимого и грозного для них и абсолютно пустого для него. На его родине, в далекой Галлии, боги были живыми и понятными. Они струились ручьями, пели птицами, жили в деревьях, ветре, дожде. Они любили славных воинов, чтили смерть в бою, даруя за это яркую, полную пиров и сражений жизнь после кончины. Бог иудеев требовал соблюдения Закона, почти ничего реального не давая взамен. Бранн любил эту страну, ее простых и искренних людей, любил Герода, которому служил уже много лет. Так много, что иной жизни уже и не помнил. Но, когда иудеи собирались на празднества, чувствовал себя чужим в этом мире песков, холмов и оазисов.

Однако в этот раз уехать не получилось. Ерушалаим был назначен местом сбора отрядов, которые пойдут к восточной границе. Это были не лучшие воины, а те, кого набрали на помощь Антонию, как вспомогательные войска для его легионов. Но и они умели воевать. На совете было решено, что их достаточно, чтобы открутить уши кочевникам. Однако собрать их, устроить смотр, проверить, как они действуют в общем строю – все это нужно. Это его служба. Но все это будет после того, как иудеи отмолят свои грехи и, с первой звездой, начнут собирать новые. Потому, пока царь и остальные иудеи молились, Бранн просто шатался по городу, временами прихлебывая вино из кувшина, который нес в руках.

Улицы были пусты, потому вид не вполне трезвого иноземца не оскорблял истинно верующих. Бранн знал, что именно в этот день иудеи становятся невыносимо трепетными к вопросам веры. Даже иноземец, мог вполне нарваться на неприятности. Даже такой иноземец, как Бранн. Верхний город, цитадель Ерушалаима, не такой большой. Неожиданно для себя Бранн понял, что стоит у входа в Храм. Он отставил в сторону уже почти пустой кувшин, и, подняв голову, увидел смертельно испуганного раввина, бегущего из ворот. Он кричал. Бранн сначала даже не смог разобрать слова языка, на котором вполне бегло изъяснялся. Слова человека путались. Наконец, понял и его самого пробил пот ужаса. Аристобул погиб!

Не думая больше про праздник и иудейский Закон, Бранн рванул вперед и в несколько десятков прыжков догнал раввина:

- Что!? – спросил он, схватив того за рукав.

- Первосвященник умер, - остановился раввин и вдруг залился слезами.

Бранн не вполне осознавая, что нужно и положено делать в этом случае, опять рванулся. На этот раз к дворцу. Он откинул в сторону стражников, охранявших вход, и как вихрь ворвался в покои царя:

- Герод! Мальчик умер!

Все присутствующие обернулись к нему. Слова молитвы смолкли. Негодование отразилось на лице иудейского друида.

- Герод, наш Аристобул умер!

Бранн видел, как побелело лицо Герода, как ужас и растерянность появились в его глазах. Как мелко затряслись его губы. Увидел, как застыло лицо Александры, как зарыдали все присутствующие. Герод, как будто, вдруг ему стало не хватать воздуха, рванул край одежды, порвав его. Как охваченный безумием, он вскочил на ноги и кинулся из зала, из дворца. Бранн побежал за ним, едва успевая. Все же Герод был десятью годами моложе.

Герод и Бранн подбежали к Храму, когда священники выносили из него тело Аристобула. Герод подбежал к ним, вырвал тело юноши, нежно, как первую любовь, поднял худощавую фигурку, вглядываясь в его черты. За долгие годы дружбы Бранн еще не видел такой тоски и такого ужаса в глазах своего нанимателя.

Герод держал Аристобула, всматриваясь в его, совсем живое, точно спящее лицо, на котором застыла восхищенная улыбка. Аристобул. Мой мальчик! Он вспоминал пухлого малыша, важно отвечающего на его шутки при знакомстве. Помнил мальчишку, которого развлекал смешными байками, по дороге в Александрию. Помнил его ученые разговоры со знатоками Священной Книги в городе Клеопатры. Он помнил. Ему казалось, что еще усилие и Аристобул откроет глаза, улыбнется своей немного не от мира сего улыбкой, скажет какую-то мудрую цитату из писания ему одному известного мудреца. Аристобул…

Из глаз Герода лилась горькая вода несчастья. Но не рыдал, он рычал от невыносимости, непоправимости случившегося. Он уже потерял отца и братьев. Это было больно. Но это случилось далеко от него. Это случилось с сильными взрослыми людьми. А здесь… Герод, не выпуская тела Аристобула, упал на колени посреди площади и завыл, глядя в небо: За что?!!!

Священники, простые люди города Ерушалаима, кольцом стоящие вокруг царя в разодранной одежде с телом Первосвященника на руках, молчали. Каждый из них много раз задавал небу этот вопрос: За что? Почему я? И ни один из них не получил ответа.

Уже много дней царь сидел, запершись в своей комнате, не желая никого видеть. Аристобул был похоронен и отпет так, как не хоронили никого из царей-Хасмонеев. Народ отрыдав положенное, вернулся к своим маленьким ежедневным делам. Бранн собрал и тренировал войска, которым уже давно следовало двигаться в сторону восточной границы, где племена кочевников Кидри постоянно тревожили покой, как подданных Герода, так и земли, подвластные Клеопатре. Но царь все не появлялся. Несколько раз к нему пытались зайти и Барух, и Бранн, и другие самые близкие советники. Каждый раз они заставали неизменную картину. Герод и Марьямна, оба с потухшими и невидящими взорами сидели подле друг друга. Герод гладил волосы жены, молча глядя на стену, на которой было нарисовано море. Герод поднимал глаза на вошедшего, но было понятно, что он его не видит. Дни сменялись днями, не принося облегчения. Однажды, ближе к вечеру, в комнату, где сидел царь с женой, вошел учитель Гиллель.