Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

— Конечно, может, — подтвердил Парфенов. — Только поздно мы спохватились. Осталось каких–то три дня. Вряд ли кто возьмется.

Анохин спорить не стал. Ненадолго вернулся в свой кабинет, а минут через десять уже шагал по Полевой улице, держа путь к дому, где жил художник Собакин.

Этот дом он знал давно, еще с тех времен, когда служил рассыльным в губернской типографии. Три раза в неделю приносил он учителю рисования «Олонецкие губернские ведомости» и всегда искал повод, чтоб подольше задержаться в его необычной, совсем не похожей на другие, квартире, где вся мебель, с затейливой резьбой, была сделана руками хозяина, а стены увешаны картинами, рисунками по эмали, чеканкой по бронзе.

Когда в 1909 году Анохин сидел в тюремной одиночке и ждал военного суда за покушение на жандарма, Константин Васильевич, рассказывают, безуспешно пытался помочь ему. Да и что мог сделать учитель рисования, если высшая воля российского монарха давала одно лишь толкование поступку Анохина — смертная казнь через повешение.

Давно это было, девять лет прошло. Постарел за это время Константин Васильевич, заметно сдал. Бороду отпустил и, говорят, выпивать стал часто.

Возьмется ли он теперь за эту работу? Сможет ли сделать?

Вот и знакомый с детства дом!

Анохин очень обрадовался, когда увидел в одном из окон слабый свет. «Хорошо, хоть с постели поднимать не придется», — подумал он, отворяя калитку.

Дверь открыла жена художника. Она с испугом и удивлением отступила назад, увидев человека в кожаной куртке.

— Не узнаете, Варвара Васильевна?

— Н–нет.

— А я, Варвара Васильевна, всегда вас помнил.

— Простите… Темновато… Проходите, пожалуйста.

— Не беспокойтесь, прошу вас. — Анохин прошел в комнату и спросил с улыбкой: — Неужели вы не помните Петю Анохина?

— Варя, кто там?

На пороге появился сам хозяин — бородатый, взъерошенный, в накинутой на плечи куртке.

— Петр Федорович! — закричал он. — Товарищ Анохин! Варя, ведь это сам товарищ Анохин к нам! Как же ты не узнала его?

Варвара Васильевна совсем смутилась.

— Простите, ради бога… Не ждали… В такой час… Раздевайтесь, проходите, пожалуйста. Я сейчас… Хотя бы чаю… У нас, знаете ли, рядом военные стоят… Я думала, снова по поводу уплотнения.

Анохин пожал обоим руки, отказался от чаю, сославшись на позднее время, и сообщил, что пришел он по важному делу.

— Прошу ко мне! — сразу посерьезнел хозяин и показал на распахнутую дверь кабинета.

Анохин вошел в знакомую комнатку, огляделся и про себя отметил, что постарел, к сожалению, не только хозяин. Одряхлел и кабинет, вроде бы и размерами меньше стал. Видно, не находят сбыта загромождающие углы кабинета скульптуры и висевшие на стенах картины, — время не то. И все же для Анохина, так давно не приходившего сюда, это было возвращение в один из самых приятных уголков его юности.

Анохин достал из внутреннего кармана куртки фотографию, размером с открытку, и протянул ее Собакину:

— Скажите, Константин Васильевич, могли бы вы нарисовать большой портрет этого человека?

Художник осторожно взял карточку, положил на мольберт, придвинул лампу и принялся внимательно вглядываться в изображение.

Молчание длилось минуту–другую–третью. Карточка на мольберте казалась удивительно маленькой, и Анохин с каждой секундой все больше опасался, как бы художник своим отказом не положил конец всей его затее. Он очень дорожил этой фотографией. Досталась она ему по счастливой случайности, когда он встретил в Петрограде одного из товарищей по Шлиссельбургской каторге. Не зная, что подарить Петру на память, тот не без сожаления вынул из бумажника эту фотографию и на обороте написал: «Анохину от друга–каторжанина…»

— Это, вероятно, Ленин? — тихо произнес Собакин.

— Да.

Художник прошел к письменному столу, разыскал лупу и снова вернулся к мольберту.

…Говорят, в Москве и Петрограде уже появились цветные литографии — портреты Ильича. Если бы не эта затянувшаяся свара с эсерами, давно уже следовало достать их для Петрозаводска…

— Какого цвета у него костюм?

— Вероятно, черный.

— А может, коричневый?

— Возможно.

Снова долгое молчание и очередной вопрос:

— Борода ведь, кажется, у него рыжая?

— Да. Не совсем. Если чуть–чуть с рыжинкой. А скорее всего темно–русая.

Художник поднял взгляд на Анохина и впервые улыбнулся:

— По–моему, вы явно хотите приукрасить своего вождя.

«Скорее бы он говорил что–нибудь определенное», — уже с досадой подумал Анохин.

Наконец Собакин откинулся в кресле, потер ладонью уставшие глаза и произнес:

— Попробовать можно… Вам, конечно, это нужно очень срочно?

— Да, конечно.

— Значит, сухая кисть. Тон сепии.

— Только нам нужен очень большой размер.

— Какой?

— Аршина полтора, лучше — два, а то и три.

— Размер значения не имеет. Так и быть, попробую. Работа не из легких.

— Мы хорошо заплатим. Дадим хороший паек.

— Я не об этом, — поморщился Собакин. — Просто я не уверен, что удастся сделать что–либо стоящее, что–то внести в портрет свое, оригинальное. Ведь фотография — она фотография и есть.

— Нет уж, Константин Васильевич. Прошу вас об одном — ничего не вносить. Сделайте точно таким, как на фотографии.

Художник удивленно посмотрел на Анохина, но ничего не сказал.

Едва за Анохиным захлопнулась калитка, Собакин бросился к жене.

— Варя! Ты слышишь! Он заказал мне портрет, большой портрет Ленина.

Он расхаживал по кабинету, время от времени подходил к мольберту, внимательно рассматривал фотографию, бормоча что–то вполголоса, пока жена не остановила его:

— Подожди–ка! Ты не договорился о холсте. Ведь у тебя не осталось ни аршина.

— Да, черт возьми! Ведь верно!

— Беги скорей, догоняй.

— Ну, нет, дорогая. До этого я не унижусь. Жалкий кусок холста никогда не был предметом заботы заказчика. Во все времена и эпохи даже у самых нищих, даже у уличных художников.

— Значит, снова скатерть или простыня? — с грустной улыбкой спросила Варвара Васильевна. Конечно, ей жалко было очередную льняную скатерть, на которую можно было при случае выменять несколько кружек молока для детей. Но дороже всего для нее сейчас — неожиданно пробудившееся у мужа хорошее настроение, хоть чем–то напоминавшее дни его прежнего творческого горения.

После столь удачного посещения Собакина Анохин вернулся в губисполком, чтоб в тишине и покое посидеть, собраться с мыслями, а заодно и разделаться с ворохом бумаг, старательно подкладываемых ему секретарями каждый вечер.

Так он поступал вчера, позавчера… В общем, все три дня, как избран председателем. После заседания исполкома заглянет домой, объявится, что жив–здоров, посмотрит на спящих детишек и снова сюда, где и поработать можно и подремать на кожаном диване с высокой резной спинкой.